Свет тысячи звёзд

Бен сидит на диване и лишь мельком смотрит на свою книгу. Толстая книга, которая без него наверняка влачила бы одинокое существование в книжном магазине. В наши дни никто больше не ставит энциклопедию-убийцу на полку, если можно так же успешно отыскать все на Википедии несколькими щелчками мыши. Только нервное вращение запястья Бена показывает, что его задевает мое присутствие. Или его волнует то, что я уехала на два дня, чтобы повеселиться.

– Привет, тигр, – говорю я, разуваясь. Аккуратно ставлю кроссовки на полку, чтобы не нервировать Бена.

– Я не тигр. Тигры живут в Азии. У них острые зубы.

Я сажусь рядом с ним и жду, пока он объяснит, почему он не тигр, а мальчик.

– Ты можешь посмотреть на меня, Бен?

Он закрывает книгу, но смотрит на обложку, а не в мою сторону. Это больше, чем я надеялась.

– Я хотела бы быть здесь раньше и покачаться с тобой, но опоздала, и теперь мне очень жаль, – я оглядываюсь, но нигде не вижу мамы.

– С 1894-го в США День труда – национальный праздник. Это день памяти рабочего движения и сегодня – семейный день, – ворчит Бен. Вращение его запястья становится более беспокойным. – Мы – семья. Мама. Харпер. И Бен. Я Бен, – его голос ровный как нулевая линия на ЭКГ. – Папы нет. Он уехал и никогда больше не вернется. Он умер. Харпер тоже уехала, – между отдельными словами нет пауз.

– Но вернулась, – я пытаюсь успокоить Бена. – Я здесь. У нас есть мы, – мягко говорю я и надеюсь, что смогу прижать Бена к себе и показать ему, что я всегда буду с ним.

Неважно, буду ли отсутствовать два дня или же буду с ним круглосуточно. Что не каждый, кто уезжает, умирает и покидает его навсегда.

– Мы счастливы, потому что мы есть друг у друга, – Бен монотонно повторяет слова, которые мама внушила ему. Мне бы хотелось знать, понимает ли он их значение. Чувствует ли, что это именно так. Или это просто словесные оболочки, которые не содержат ни грамма информации.

– Именно, потому что мы есть друг у друга, – я проглатываю слово «тигр», которое крутится у меня на языке, и опускаю руки под бедра, чтобы случайно не втянуть его в свои объятия. – Где мама, Бен?

Он бросается к спинке дивана, делает взмах и опять все повторяет. Снова и снова. Как будто он качается.

– Мама в кровати, – наконец говорит он, снова замахивается и откидывается на спинку дивана.

Возможно, она спит. Обычно мама не сводит с Бена глаз, даже чтобы отдохнуть, но обычно она не остается с ним наедине целые выходные. Кто знает, насколько изнурительными были последние дни.

– Что ты думаешь, если я приведу маму, а потом мы все вместе поедим пиццу?

Бен останавливается посреди замаха и повторного падения и смотрит мимо меня. На якорную стоянку, находящуюся где-то позади меня в пустоте. Он кивает, берет пульт и удовлетворенно переключает каналы.

– Салями. Восемь кусочков. Края хрустящие. Без зелени, – его мир восстановлен. Я здесь. Мама тоже. Есть пицца без зелени. Для Бена это почти так же хорошо, как и мир во всем мире.

Я иду на кухню и звоню в службу доставки. Три раза я повторяю, чтобы они ни в коем случае не положили орегано или любую другую зелень в соус или на сыр. Мы всегда делаем заказ в одной и той же пиццерии, и, как правило, они убирают столь ненавистную Бену зелень. Кладу трубку и направляюсь к маминой спальне. Когда на стук в дверь я не получаю ответа, то осторожно нажимаю на дверную ручку. Я подумала, что она еще спит. Возможно, я на это даже надеялась, потому что это означало бы, что она не знает, как поздно я на самом деле вернулась домой. Я бы просто заползла к ней в постель и прижалась под одеялом. Возможно, даже Бен предоставил бы нам достаточно времени, чтобы я, наконец, смогла рассказать ей об Эштоне. Но она не лежит в постели. Она стоит у окна, ее плечи напряжены. Ее поза источает злость. На самом деле мама никогда не сердится.

– Мам? – осторожно начинаю я, но она не двигается с места и не оборачивается. Похоже, что она даже не дышит. – Я опоздала, – бормочу я, признавая то, что до сих пор надеялась скрыть от нее. – Мне правда очень жаль, – я закусываю внутреннюю сторону щеки. От боли на глазах наворачиваются слезы. Я сглатываю, чувствуя себя просто ужасно, но не двигаюсь с места.

Мама ждет. Мучительно долгие секунды, прежде чем она поворачивается ко мне и глубоко вздыхает, словно хотела накричать на меня. С другой стороны, ледяное спокойствие в ее голосе гораздо хуже.

– Где ты пропадала? Когда была гроза?

– Я… – почему мама спрашивает об этом именно сейчас? Я убираю волосы со лба. – … я была в университете. Я говорила тебе, – растерянно бормочу я.

– Не верю, – мама беззвучно смеется. – Ты в самом деле врешь мне, – она проводит рукой по лбу.

Я замираю и пытаюсь понять, откуда мама знает, что я упустила большую часть ключевой информации? И что еще важнее, почему я это сделала? Все еще делаю. Мы с мамой команда. Я никогда раньше не врала ей.

– Я была в университете. Но потом занятия отменили, – я пытаюсь сказать ей то, что ближе к истине.

Мама прерывает меня резким жестом.