Светлейший князь Потёмкин-Таврический

Агент Потёмкина в Петербурге – Гарновский, наблюдавший зорко за настроением умов в столице в отношении к князю, писал в это время Попову: «Несмотря, что по случаю бытности ее И. В-ва в Тавриде его светлость поднялся гораздо выше, остались люди, которые роют подкопы, да и рыть, доколе партия противоборствующая его светлости не истребится, не престанут». Гарновский находил, что в этом отношении нельзя надеяться даже на графа Безбородко, находившегося в близких сношениях с недоброжелателями, Гарновский опасался, что люди влиятельные станут препятствовать усиленному набору рекрутов, желая «сделать князю маленькое шиканство». Между тем как одни желали Потёмкину успеха, другие ожидали, что его положение сделается опасным. «Если бы не он, то бы не было войны», – говорили в иностранной коллегии. Зато Екатерина оставалась верною своим взглядам. Мамонов в сентябре 1787 года говорил Гарновскому: «Я вас уверяю, что князь в мыслях государыни в таком положении, что никто не дерзнет сделать что-нибудь вопреки ему»[357]. Было устроено самое быстрое сообщение между главною квартирою Потёмкина и императрицею. Для курьеров на каждой станции стояло по 12 лошадей. Однако князь вообще писал очень редко. В записке Екатерины от 20 сентября сказано: «Третья неделя, как я от вас не имею ни единой строки, почему нахожусь в великом душевном беспокойстве, столько по делам, как и о вашем здоровье; уведомите меня чаще о том и другом»[358].

Наконец, Потёмкин, командовавший в это время Екатеринославскою армией, выразил желание приехать в Петербург. Екатерина была недовольна и начала письмо к князю такими словами: «Я думаю, что в военное время фельдмаршалу надлежит при армии находиться». Однако по просьбе Мамонова, благоволившего к Потёмкину в это время, редакция письма была смягчена[359].