Светоч русской земли (СИ)

- Стало, мыслишь ты, ежели я и добьюсь, то сиё будет токмо к умалению Руси Великой? Исчезнет Москва - и распадётся Русь? И некому станет её снова связать воедино? И ты - прав, тот, иной, будет опять утеснять соседей, подчиняя себе иные княжества и творя неправды, возможно горшие нынешних? Ты это хотел сказать, монах? Ты опять молчишь, заставляя говорить меня, ты - жесток, игумен!.. И, скажешь, Дмитрий поклялся больше не причинять мне зла, и сойти в Любовь с Рязанью, и, может, даже предложить связать судьбы наших детей... Без того некрепок бывает любой мир. Впрочем, так Алексий покончил прю московита с Суздалем. Как знать! Иного не выдумано. А затем? Рязань станет вотчиной Москвы?.. Ты опять молчишь. Ты ведь знаешь всё наперёд! Ты ехал ко мне, ведая, что уговоришь меня помириться с Дмитрием! Ты - лукав и страшен, монах! Может, ты обманываешь меня и потому молчишь? Не обманываешь? С такими глазами, как у тебя, не лгут. Или передо мной воскресший Алексий и Рязань ожидает участь Твери? Помолчи, монах, дай мне понять! Дай мне решить. Уж этого права, надеюсь, ты не отнимешь у меня?.. Вот я стою пред тобой, и рати мои - победоносны, и я всё могу! Могу отмстить! Могу не послушать тебя, монах! И тогда душа моя пойдёт во ад? Ты это хочешь сказать, лукавый инок? Или, пожертвовав когда-то своей обидой, ожидаешь днесь того же и от меня? Почто веришь ты, что я - не Свибл, не любой из моих воевод, призывающих меня к брани? Почто так уверен - ты, что и тебя я не удержу и не ввергну в узилище, как поступил с владыкой Дионисием киевский князь?

- Дионисий уже - неподвластен земным властителям, - сказал Сергий.

- Умер?

Настала тишина. Опустив голову, Олег дошёл до противоположной стены покоя, глянул в окно, за которым внизу, под обрывом, ярилась вздувшаяся от осенних дождей Ока, усмехнул и сказал:

- Или убит!

- Или убит, - повторил радонежский игумен.

- Видишь, монах, как привольно злу в этом мире!

Сергий не ответил. Мир создан Любовью и существует потому, что в мире - жива Любовь, не устающая в борениях и не уступающая пустоте разрушительных сил.

- Мыслишь, зло - уничтожение всего сушего? - сказал, не оборачиваясь, Олег.

- Мыслю так.

- И посему надобно всеми силами не поддаваться злому? Но доброта - не слабость ли?

- Доброта - сила! - ответил Сергий.

- А ратный труд? А пот и кровь, иже за ны проливаемая во бранях?

- Господь требует от всякого людина действования, ибо Вера без дел - мертва!

- И всё-таки я должен уступить Дмитрию? В этом - правда, скажешь ты? В этот миг, в час этот, когда Рязань сильнее всего, когда враг мой угнетён и почти раздавлен, в этот миг велишь ты мне...

- Не я, Господь!

- Пусть Господь! Но помолчи, теперь помолчи, монах! В этот миг, в этот час славы моей велит мне Господь отречься от себя ради Истины и долга пред землёй своей? И обещаешь в награду лишь светлую память людскую? Но нет, ты не обещаешь и её! Ибо обадят, оболгут, клеветами очернят память мою на земли и жертву мою днешнюю ни во что обратят, приписав мне неведомые корысти и злобы... Ведаю! Ведаю, что христианину невместно печись о воздаянии земном, ибо не ради людской памяти, но токмо ради Господа творит добро христианин и Господу одному ответственен в делах своих - всё так! Даже в безвестии! В очернении! В гибели! В хуле и поношениях! Как тот мних, ославленный сластолюбием среди братьи своей, хотя был святее святых... Всё - так! Господу своему и земле родимой! Так обещаешь ли ты, Сергий, что не погибнет земля, которую создаём мы теперь, Михайло Тверской, отринувший вышнюю власть, и я тоже, оба в большей мере, чем твой Дмитрий, - обещаешь ли ты, что не погибнет земля? Что не растащат, не разворуют Русь, грядущие вослед нам? Что жертвы наши не всуе пред Господом? Обещай!

- Обещаю, сыне! Доколе вера не ослабнет в русичах, прах, в который уже вскоре обратится ветхая плоть моя, будет вновь и вновь вдохновлять живущих на подвиги битвы и отречения ради родимой земли. И этих слов, княже, я не говорил ещё никому и не скажу никому иному, ибо ведаю, сколь велика - жертва твоя!

Оба замолкли. Надолго. Оба не ведали времени в этот час. Только за слюдяными оконцами желтело, синело: там погибал осенний день, шли часы, отмеренные природой и Господом. И Олег снова говорил, многословно и долго, изливая упрёки и жалобы и - словно бы не было сказано речёного - возвращаясь вновь и опять к истоку спора с собой.

Сергий молчал, он знал, что князю Олегу надо дать выговориться, надо дать излить всю горечь и все обиды прошедших лет. А далее князь решит, как ему поступить. А он привезёт в Москву мир с Рязанью. В очередной раз совершив благое деяние во славу родимой земли. Привезёт мир, скреплённый, два года спустя, браком Софьи, дочери князя Дмитрия, с Фёдором Ольговичем, сыном великого рязанского князя.