Светоч русской земли (СИ)

Тут он узрел одиноко стоящего на дворе высокого, по одежде судя, инока. Он кивнул просителю, веля приблизиться. Но к нему подошёл келарь, заменяющий ныне ушедшего по старости на покой игумена, протягивая лист с исчислением истраченного обилия. (Изруганный давеча Алексием, всю ночь пересчитывал, и вот стоит с оправдательной грамотой в руках, полагая, что в этом всё - дело. Кем его заменить, ну кем?!)

Алексий протянул руку, принял лист, морщась, просматривая его (упущения - не здесь и не в этом, а в том, что монастырь становит торговой лавкой!), произнёс греческое присловие, на которое, сперва даже не поняв, откуда и почто - ибо келарь не знал по-гречески - последовал, тоже на греческом, ответ - поговорка, принятая в Царьграде. Он с удивлением посмотрел. Высокий инок стоял напротив него, улыбаясь.

- Здесь ли стоишь ты, мой гость, из Коринфа прибывший? - произнёс он на древнегреческом. И инок отозвался ему, тоже перейдя на старогреческий:

- С миром пришёл я к тебе, и мольбою смиренной!

Келарю было брошено: "Принять и устроить"! А на возражение об отсутствии ныне пустых келий Алексий сказал: "А моя? У меня и устрой!" Затем, уже забыв о келаре-настоятеле, повёл Стефана к себе, выяснив, что знание греческого не единый талант радонежского гостя, что он - из Радонежа, из ростовских насельников, сын покойного великого ростовского боярина Кирилла, что учился в Григорьевском затворе, где постиг и богословие, и греческий, и даже начатки латыни, что мыслит с братом вдвоём создать новый скит под Радонежем, что тоже разделяет взгляды молчальников - исихастов. Всё это Алексий выяснил почти походя, присматриваясь во время беседы к своему гостю и прикидывая, на что тот способен и как далеко может пойти? Брата Стефана Алексий вообразил увальнем-тугодумом, для которого старший брат почти икона, и ещё раз озрел радонежанина, с которым они сейчас сидели за трапезой.

К трапезе был приглашён старец Геронтий. Алексий желал проверить своё впечатление сторонним, более объективным, чем его. И Геронтий, встав из-за стола, улыбкой одобрил выбор Алексия.

- Высокопреосвященного Феогноста нет во граде! - сказал Алексий Стефану. - А основанием новых обителей ведает только он. Но о вас с братом я ему сообщу. И вот что! Владыка будет днями в Переяславле. Я пошлю ему весть, а уж вы с братом сумейте расположить к себе преосвященного. Хотя бы знанием греческого!

Алексий улыбнулся, произнося это. Знанием греческого митрополита-грека прельстить было легче всего.

Алексий не высказал Стефану ничего больше, полагая, что не пришло время предлагать этому боярскому сыну намеченное для него Алексием, хотя в том, что Стефан не останется надолго в лесной чаще, у него сомнений не было. Однако каждому на пути к Цели нужен искус. Лучший воевода - тот, кто начинает ратником; мастер должен сначала побыть подмастерьем; церковный деятель - иноком. Отметив про себя умеренность Стефана в еде, Алексий повелел Стефану завтра осмотреть Москву и, больше не задерживаясь, пуститься в обратный путь, чтобы успеть к приезду Феогноста в Переяславль.

Стефан так и поступил. Он всё ещё не мог опомниться, ибо неожиданности начали сыпаться на него с утра. Москва оглушила многолюдством и бодростью горожан, гордых собой и задиристо-весёлых. Где-то под городом усталого путника давеча зазвала к себе и накормила горожанка, потом последовала эта встреча с Алексием, совместная трапеза с наместником митрополита. Затем... Да, конечно! Ростов был преисполнен каменного узорочья, и владимирские соборы казались сановитее и значительнее московских, небольших по сравнению, но уютных и даже праздничных. Но город! Лавки, ломящиеся от товаров, суета торга, изобилие иноземных гостей, крики зазывал, проезжающие верхами бояре в дорогой сряде, скопление на реке под горой лодей, паузков, насадов, чад и дым литейного двора... Здесь чувствовалась жизнь, молодость, дерзновение, которых уже не хватало старинным городам Залесья, пережившим свою славу. И Стефан поверил в Москву, прикипел сердцем, потянулся сюда, сдерживаемый лишь тем, что Алексий не предложил ему остаться у Богоявления, да ещё обязательством перед братом, про которого мгновениями он даже забывал, с раскаянием вспоминая о Варфоломее, который нынче ждёт его возвращения.

Он выстоял вечерню, оттрапезовал с Алексием, что, наезжая в Москву, останавливался у себя, в келье Богоявленского монастыря, которую держали для высокого гостя. Келейник уже изготовил постель для Стефана, уже и снедный припас на дорогу был ему приготовлен. И вот он стоит рядом со вторым по значению церковным иерархом на Руси, нежданно вознесённый судьбой на эту головокружительную высоту, и молится, ликуя Господа и Его славу за этот дар.

Алексий уже спал, всхрапывая, а Стефан всё лежал в темноте, перебирая впечатления дня, и не мог уснуть: жаль было потратить на сон эти часы приобщения к той жизни, о которой он мог только мечтать.