Светоч русской земли (СИ)

Смутен возвращался к себе в лесную чащу Стефан. Слишком ничтожной кинулась ему в глаза теперь их церковка, слишком неисходным и всё предприятие, вся грядущая жизнь в лесу. Он обозрел кучу нарубленного валежника - брат готовился к зиме, похвалил Варфоломея, который засветился, узрев брата, уставил стол их домашней снедью, столь жалкой перед тем, что он ел на Москве, что у Стефана едва не навернулись на глаза слёзы. Он достал из мешка копчёного осетра, бросил на стол: "Нарежь!" Потом извлёк "Устав", "Часослов" и напрестольное Евангелие, подаренные Алексием. Но брат не обрадовался осетру, больше - книгам. Посмотрел на него жалобно, сдерживая готовый вырваться вопрос, но не спросил, смирил себя. Когда окончили трапезу и помолились, Стефан сказал:

- Из утра идём с тобой в Переяслав! Феогност будет там! Я говорил с Алексием!

Варфоломей зарозовел и начал собираться в дорогу. Первая, едва заметная, трещинка прошла между братьями, не разведя, не поссорив их, но обозначив грядущее разделение судеб.

Глава 6

В Переяславле, церковной столице Московского княжества, Феогноста ждали давно, и, едва заслышав о приезде митрополита, к нему в палаты устремились иереи всех чинов и званий, монахи и игумены местных монастырей с нуждами, вопросами, тяжбами и просьбами. Однако Феогност, усталый с дороги, не принял никого и, сотворив молитву, улёгся спать. Здесь, в Переяславле, в отведённых ему палатах монастыря, он чувствовал себя лучше, чем в Москве или Владимире.

Он лежал, подложив повыше тафтяное изголовье под голову, натянув вязаную, собачьей шерсти, скуфью, и наслаждался теплом горницы, покоем и уютом ложа. Чуть слышно потрескивала свеча в стоянце. Пламя колебалось, и тогда по ликам иконостаса пробегали тени и блики света.

Он привык на Руси к рубленым хоромам. Оценил их благотворную для телесных нужд сухоту и легкоту. И сейчас, лёжа в своём покое, вдыхая запахи воска и сосновых брёвен, припоминал ордынское кирпичное узилище, куда его ввергали год назад, требуя полетней дани. Он всё-таки переупрямил и муфтия и казы, раздал взятки на сумму в шестьсот рублей, но от полетней дани, ссылаясь на прежние уряжения Батыя, отрёкся, сохранив свободу русской церкви. От тех дней его мысли перенеслись к тому времени, когда он впервые увидел деревянную, показавшуюся ему убогой Москву и бросил Калите слова о прилепом каменном зодчестве, теперь, может, и не высказанные бы им так легко в лицо великому князю. А Иван Данилыч не только стерпел, но и распорядился воздвигнуть четыре каменных храма! Нет, он так и не полюбил Калиту. И на Симеона перенёс частицу нелюбия к родителю. А жил с ними. С тем и другим. И труды прилагал к возвышению Московского княжества! Нынче, после ордынской беды, когда Симеон уехал, не дождавшись его, из Сарая, Феогносту снова припомнилось своё, притушённое Алексием нелюбие. Алексий! Вот без него он уже не чаял своей судьбы. Наместник стал ему за последние годы необходим. Алексий не только отправлял все хозяйственные дела церкви, но и освобождал митрополита от значительной части судебных дел по "Номоканону", правил монастырями, вёл переписку с Царьградом и Ордой... Ради Алексия надо было терпеть и даже любить князя Симеона, хотя на его, Феогноста, взгляд, великому московскому князю не хватало спокойствия характера и возраста. Потому он почти проиграл спор с суздальским князем, вынужден был отступиться от Нижнего Новгорода, и, если бы не пристрастие Джанибека, неведомо, чем бы окончил прю с прочими князьями Владимирской земли! Теперь близится спор с Литвой. Окажется ли Симеон на высоте в этом состязании? Как жаль, что литовские князья отвергают крещение! Сколь многое сосредоточено теперь на этом молодом и порывистом москвитянине, которому всё же не хватает мудрости и твердоты! Вот и новый брак не прибавил радости великому князю... Почто сиё? В греховном и бесстыдном поведении Семён не замечен и противоестественным порокам не подвержен... Нужно снова поговорить с Алексием. Да наставит великого князя Семёна на правый путь! Если надо - да и устыдит!

Потрескивала свеча. Митрополит смежил веки. Задрёмывая, возвращался мыслью то к родине, страждущей от турок, то к византийским богословским спорам, то к литовским неспокойным делам... Православная церковь приближалась к испытанию, и неясно даже: устоит ли она в веках, не погибнет ли, попранная латинами, уже днесь, на глазах последних её защитников, последних истинных христиан!

Утром Феогност поднялся рано. Предстоял трудный и хлопотный день: праздничная обедня, а вслед за тем приём просителей, разбор церковных дел и прочее.