Священная земля

— Дуться?! — возмутился Соклей. Он повернулся к Менедему и развел руками: — Разве я дуюсь? — и тут же понял, что спросил не того человека.

Менедем улыбнулся своей самой сладкой улыбкой:

— Конечно, нет, о великолепнейший, только не после того, как ты стоял там у борта.

Соклей, ожидая насмешки похуже, на это даже не поморщился.

В Патаре имелось два порта: внешний и внутренний. Менедем повел Афродиту во внутреннюю гавань, но тут же горестно фыркнул, заметив насколько она мелка. Он приказал матросу подняться на нос и бросать лот, чтобы торговая галера не села на мель по пути к причалу.

— Ну, добрались, — с облегчением выдохнул он, когда моряки кинули канаты грузчикам, стоявшим на пристани. Среди них было несколько чисто выбритых эллинов, а остальные — бородатые ликийцы в шапках с яркими перьями и плащах из козловых шкур.

— Пока это хорошая гавань, — сказал Соклей, оглядываясь вокруг. — Интересно, как скоро она совсем заилится?

— Ну, точно не раньше, чем мы уплывем отсюда, — ответил Менедем, — поэтому какая разница?

— Какой же ты нелюбознательный, — упрекнул Соклей.

— Это почему же? — с любопытством спросил Менедем. Соклей начал было отвечать, но остановился и остро посмотрел на своего брата. Менедем одарил его ещё одной сладкой улыбочкой.

По причалу шел ещё один офицер Птолемея, дабы задать вопросы вновь прибывшим. Теряя терпение, Соклей сказал ему:

— Я уже сообщил офицеру на одной из ваших пентер обо всем, что ты сейчас спрашиваешь.

Солдат пожал плечами:

— Может, ты лжешь. Может, он не удосужился упомянуть о вас в своем докладе. Может, он не вернётся сюда ещё пару дней, или его корабль вообще отзовут. Откуда мне знать? Так что… — он принялся задавать те же самые вопросы. Соклей вздохнул и дал те же самые ответы. В конце концов офицер кивнул: — Ладно, похоже, вы те, за кого себя выдаёте. Это всё, что я хотел знать. Надеюсь, торговля будет удачной.

Не дожидаясь ответа, он развернулся и ушел.

— Что мы можем тут заполучить? — спросил Менедем, когда они с Соклеем направились в Патару.

— Ликийские окорока должны быть очень и очень хороши.

— Да, я тоже это слышал. Может, мы сможем захватить сколько-нибудь в Финикию.

— Почему бы нет, — согласился Соклей, но тут же щелкнул пальцами.

— Что такое?

— Мы можем привезти окорока в Финикию, — ответил Соклей, — но только не в земли иудеев. Их религия не позволяет есть свинину, Химилкон говорил мне. Хорошо, что я это вспомнил.

— Это точно. Почему они её не едят?

— Не знаю, Химилкон не объяснял этого. Вот видишь, дорогой мой, — Соклей помахал пальцем перед носом Менедема, — "Почему?" — всегда очень интересный вопрос.

— Возможно, — ответил Менедем и добавил: — Возможно, по той же причине, по какой пифагорейцы не едят бобы.

— Не слышал, чтобы от свинины пучило, — возразил Соклей.

— Тебя, по-моему, уже пучит, — ответил Менедем. — Ты готов критиковать всё подряд, но это давно не новость.

— Ну тебя к воронам, — сказал Соклей, и братья рассмеялись. И Соклей знал, что брат не вполне ошибается. Я готов критиковать все подряд? Почему он сейчас так сказал?

Ликийские дома не слишком отличались от своих собратьев в Элладе. На улицу выходили глухие фасады — побеленные, каменные или из простого глиняного кирпича — под крышами из красной черепицы. Все ценное и красивое хранилось внутри, за крохотными окошками и крепкими дверями. Богатые, бедные — все дома выглядели одинаково.

Улицы Патары тоже напоминали старые греческие полисы — то есть они были узкие, вонючие и запутанные. Собаки и свиньи гоняли грачей и галок, слетавшихся на кучи мусора. Вонь просто сбивала с ног.

— В море как-то забывается, насколько дурно пахнут города, — заметил Соклей.

— Да уж, — Менедем позеленел сильнее, чем при шторме.

Здесь, на улицах города, Соклей не всегда мог отличить ликийцев от греков. Довольно много ликийцев следовало греческой моде брить лицо, носило хитоны и гиматии и даже говорило по-гречески. Однако, акцент выдавал их — Соклею ликийский язык казался похожим на беспрерывное чихание.

Менедем заметил кое-что ещё.

— Смотри, сколько тут прохаживается женщин, и это не только рабыни и беднячки. Только что мимо прошла одна в золотых серьгах и золотом же дорогом ожерелье, она даже не пыталась скрыть лицо. И хорошенькая.

— Да, хорошенькая, — Соклей тоже не был слеп к женской красоте. — Я не удивлен, что ликийцы позволяют женщинам больше, чем мы.

— Почему? Потому что они варвары, хочешь сказать?

— Нет. Потому что они ведут свой род по женской линии. Если спросить грека, кто он, он назовет свое имя, имя отца, деда и так далее. А ликиец — имя матери, бабки…

— Почему они делают это? — спросил Менедем.

— Я не знаю, — ответил Соклей и ткнул брата локтем под ребра. — Видишь? Ещё одно "почему".

— Хорошо. Ещё одно "почему". Я хочу знать.

— Хотел бы и я, — ответил Соклей. — Есть догадка: человек всегда знает, кто его мать, но насчет отца возможны варианты.

— А, ясно. Ты хочешь сказать, что ликийцы делают так, потому что знают, что их женщины — шлюхи.