Священная земля

Обдумав эту мысль, Менедем неохотно, очень неохотно, покачал головой. Он любил Соклея, почти по-отечески, и они могут заработать кучу на бальзаме из Энгеди, если привезут его в Элладу не переплачивая финикийским посредникам.

Всё как всегда…

— Жертвы, что я приношу, — прошептал он.

— Ты о чем? — переспросил Соклей.

— Не важно, — ответил брат, — мне придется объяснять своему отцу и твоему, как я отдал тебя на растерзание разбойникам, и это меня беспокоит сильнее, чем следовало бы. Примерно так же, как тебя — отправиться с эскортом. И если мне придется за это расплачиваться, то придется, вот и всё.

Тут Соклей указал на необычное строение слева и совсем другим тоном поинтересовался:

— Что это?

— А меня-то зачем об этом спрашивать? — в свою очередь спросил Менедем, — я не знаю. Выглядит забавно, чем бы это ни было, правда? — Чем больше он смотрел на него, тем необычнее здание казалось. — Какое-то святилище, да?

— Ума не приложу, — Соклей тоже уставился на здание. Фундамент из глиняных кирпичей, на котором груда чего-то, напоминающего уголь. Статуи мужчины, женщины и троих детей окружали странную постройку. Обычно застенчивому Соклею любопытство могло придать смелости, он преградил дорогу проходящему мимо саламинцу и спросил: — Прошу прощения, но не мог бы ты сказать, что это за сооружение?

— Вы что, не знаете? — удивился местный, но, когда оба брата отрицательно тряхнули головами, ответил, — разумеется, это кенотаф царя Никокреона.

— Проклятье! — Менедем щелкнул пальцами, злясь на самого себя: — Мне следовало бы самому вспомнить. Птолемей заставил его покончить с собой, когда захватил Кипр, да? Так что в Саламине больше нет царя, Соклей. Два или три года назад — ещё был. Я слышал об этом на Родосе.

— Да, ты прав, — подтвердил саламинец, — но не только сам Никокреон покончил с собой, но и его жена и дети. Этот монумент воздвигнут в память о них. Прощайте, — местный пошел дальше.

— Птолемей не любит убивать людей, — заметил Менедем, — может, он думает, что на его руках нет крови, если он заставляет их покончить с собой. В прошлом году — Полемей на Косе, Никокреон — здесь. Осмелюсь предположить, Полемей это заслужил, я бы никогда не доверял ему.

— Клянусь египетской собакой, Никокреон тоже это заслужил, — кровожадно заявил Соклей, — я позабыл, что Птолемей заставил его сделать, но он заслужил много худшее.

— Почему? — полюбопытствовал Менедем, — никогда не слышал о нем, пока на Родосе не узнал, что он покончил с собой. Жизнь слишком коротка, чтобы уделять внимание каждому мелкому кипрскому царьку.

— Жизнь никогда не коротка, чтобы уделять чему-либо внимание, — не согласился Соклей.

Менедем мог бы побиться об заклад, что брат выдаст что-то подобное.

— Но ты-то как раз забыл о смерти Никокреона, если припомнить.

— Мне не следовало бы, — Соклей покраснел, — содеянное им заслуживает того, чтобы об этом помнили, уделяешь ли ты подобному внимание или нет.

— Ну теперь ты раздразнил мое любопытство, что же он сделал, мой дорогой?

— Он тот мерзавец, что запытал Анаксарха из Абдеры до смерти, — ответил Соклей. Менедем явно ничего не понял, и Соклей продолжил: — Анаксарх — это философ, последователь школы Демокрита.

— О, так я о нем слышал, — с некоторым облегчением ответил Менедем, — тот парень, что говорил "всё состоит из крохотных частиц, слишком малых, чтобы разделить их дальше", атомы, да? — к его облегчению Соклей согласно склонил голову. Менедем закончил мысль: — Ну ладно, Анаксарх его последователь, и что с того?

— Анаксарх был из тех, кто говорил то, что думает. Когда Александра ранили, Анаксарх указал на его рану и произнес "вот кровь человека, а не бога". Но Александр его любил и не обиделся. С Никокреоном же всё вышло иначе.

— Ну ты и заноза, ты знаешь об этом? Будь ты гетерой, у тебя было бы столько поклонников, что ты бы не знал, что с ними делать. Ты всегда обещаешь, обещаешь и почти ничего не делаешь, — Менедем ткнул брата пальцем под ребра.

— Будь я гетерой, мужчины бы с криками ужаса разбежались, и я не имею в виду свою бороду, — возразил Соклей, — я знаю, какая у меня внешность.

До того, как у Менедема начала расти борода, у него было множество поклонников, но никто не обращал внимания на его высокого, неуклюжего двоюродного брата. И тогда, и сейчас Соклей хорошо притворялся, что это его не заботит. Но в глубине души это, должно быть, раздражало. Сейчас, десять лет спустя, Менедем видел, как раздражение прорвалось наружу, и сделал вид, что ничего не заметил. — А что не так с Никокреоном? Что? Что сделал этот Анаксагор?

— Анаксарх, — поправил Соклей, — Анаксагор тоже философ, но жил уже давно, во времена Перикла.

— Ну хорошо, Анаксарх, — согласился Менедем, радуясь, что отвлек брата от мыслей о себе. — Что же он такого сделал, что милый Никокреон так разгневался?

— Вот этого я не знаю, не уверен, но это что-то особенное, потому что Никокреон придумал для него особенную смерть, — ответил Соклей, — он бросил его в огромную каменную ступку, где его забили насмерть железными молотами.