Священные изображения и изображения священного в христианской традиции

Постепенно Церковь, «стоящая на земле» и «направляющая в небо», стала образцом понимания взаимоотношений между творением и творцом, между чувственно воспринимаемым и сверхчувственным, между знаком и означаемым. Рационализация мышления, разрушение реально-символического сознания, превращение символа в средство познания – это те процессы, которые шли параллельно изменению понимания сущности и задач Церкви вообще, церковного культа в частности и получили свое явно выраженное значение к XIII в. «Разделение» Бога и творения в высокой схоластике Фомы Аквинского знаменовало собой распад раннесредневекового символического мышления – в его теологии Творец и творение были связаны уже как причина и следствие, а не как первообраз и образ. В то же время разрушение прежнего миросозерцания совпадало с утратой представлений о Церкви, соединяющей Бога и человека, и торжеством юридически-посреднической модели экклезиологии. В позднем средневековье такая модель утвердилась окончательно и получила свое крайнее выражение в теократических теориях. В это же время стали нарастать номиналистические тенденции в схоластике и готическом искусстве, а символический «реализм» богослужения оказался утраченным. Литургия в целом воспринималась не как соединение мира с Богом, а как служение Богу – благодарение, восхваление и воспроизведение жертвы Христа, имеющее целью получение личной благодати и гарантию будущего спасения. На протяжении не только позднего средневековья, но и всего нового времени в богословии поддерживался и развивался взгляд на богослужение как на «культ», согласно которому весь символизм составляющий литургию, в том числе символизм архитектуры и изобразительного искусства, с одной стороны, давал возможность испытать чувство восхищения, преклонения, благодарности по отношению к Богу, с другой стороны, «вызывал на себя благодатное нисхождение Бога», но не был направлен на включение человека в тот мир, который этими символами изображался. В соответствии с представлениями, господствовавшими в католицизме вплоть до недавнего времени, символы, будучи чувственно воспринимаемыми объектами, представлялись не как предметы, в которых знак и значение объединяется так, что через них здесь и сейчас становится возможным причастие к сверхчувственному миру, а как предметы, в которых знак, указывая на значение, лишь способствует будущему спасению – они служат пробуждению благочестия и религиозного чувства, порождая добрые дела и заслуги, являющиеся предпосылкой получения благодати. Для евхаристических символов знак и значение мыслились совпадающими, но и в этом случае их основной смысл видели не в том, что они осуществляют причастие, а в том, что они воспроизводят жертву Христа и тем самым являются источником благодати, способствующей спасению⁴. Очевидно, что представления о функциях символа находились в соответствии с представлениями о функциях Церкви, осознающей себя в качестве эмпирической организации, с одной стороны воспитывающей, с другой, имеющей доступ к источнику оправдывающей благодати.

В соответствии со спецификой экклезиологического и церковно-символического мышления, восприятие назначения культовых изображений в позднем средневековье и новом времени прошло путь от средства возвышения к Богу до средства восхваления и поклонения ему. И в том, и в другом случаях речь шла об изображении священного; о его демонстрации посредством образа, а не о явлении через образ, за исключением тех случаев, когда образ являлся реликвией.

В 60-х годах XX в. II Ватиканский Собор, провозгласивший идею «aggiornamento», возрождает «мистическое» понимание Церкви, утраченное в позднем средневековье (что не означает совпадения с православным пониманием, хотя и предполагает определенное сближение позиций). Вместе с восстановленной экклезиологией возвращаются и представления о том, что в богослужении символы становятся «явлениями сакрального». Современный католицизм выражает желание отказаться от «символического номинализма» и вернуться к реалистическому пониманию символа (в его западном варианте). Это относится к самому чину литургии, но не распространяется на культовые изображения. Как и прежде, образ не являет божественную реальность, а только указывает на нее, оказывая психологическое воздействие на участников богослужения. Символизм католического культа, даже в послесоборном варианте не предполагающий «обожения», как и отрицание «священного» статуса изображений оказываются привязанными к такой модели экклезиологии, согласно которой Церковь связывает человека с Богом, но не соединяет их в реальности настоящего, представая как путь к царству божьему, но не как его осуществление на земле.