Своеобразие церковно-символического и экклезиологического мышления православия и католицизма было вызвано различием исторических условий формирования культуры на Западе и Востоке христианского мира. Утверждению в Византии эсхатологической экклезиологии и сохранению на протяжении столетий ее определяющего значения способствовали стабильность государственного строя, политический консерватизм, тесное взаимопроникновение Церкви и государства, создававшие впечатление, что «настоящее остановилось», развитие не представляется нужным, в том числе и в области религии. Византийское сознание готово было отнести «апокалиптические пророчества о тысячелетнем царстве мира к сбывшейся, осуществившейся еще при Константине христианской государственности»5. Казалось, что настоящее остановлено; будущее – уже не совсем будущее, поскольку оно в некотором смысле дано готовым уже сейчас, осуществляется в настоящем. Представлялось, что в христианской империи, где государство существует в теснейшем контакте и гармонии с Церковью, уже сейчас происходит реальное соединение божественного и человеческого. Оставалось только постоянное воссоздание в ритуале той единой богочеловеческой реальности, образ которой был уже отчасти осуществлен на земле. Именно в этом православная церковь видела свое главное предназначение, воспринимая саму себя и весь свой культ как реальный образ будущего Царства, то есть утверждая эсхатологическую экклезиологию. Идея единства двух частей реальности в Церкви и ее богослужении могла быть достигнута только при условии признания тождества образа и первообраза, знака и означаемого, то есть при условии признания реальности символа.