Священные изображения и изображения священного в христианской традиции

Рационализирующие тенденции в византийской мысли также являлись проявлением начинающейся трансформации символического мышления. В середине IX века, после «темных веков», начинается возрождение византийской культуры, тогда же появляется «порыв к учености», к изучению эллинистической философии. Появляются школы, курс преподавания в которых был сходен с тем, который со времен Карла Великого и Алкуина вошел в общее употребление на Западе. Философия считалась первой наукой в курсе подобном тривиуму, куда принадлежали также грамматика и риторика, затем шли арифметика, музыка, астрономия и геометрия, науки, на Западе входившие в состав квадривиума. По словам В. Лосского, с IX века в высших богословских кругах Византии имел место своего рода внутренний кризис; под внешне строгой верностью православию существовало сильное течение приверженцев мирского эллинизма, философской неоплатоновской традиции, близкое по духу к позициям западной схоластики. Приверженцы этой партии, получившие название гуманистов, пытались посредством естественного разума изложить и объяснить утверждения веры. Для них это был вопрос интеллектуального познания⁷⁸. Так для нового «гуманистического» духа, появляющегося в Византии, был характерен облик Михаила Пселла (конец XI в.), деятельность которого привела к основанию в Константинополе философского факультета университета. О природе Бога он рассуждал исходя из предпосылок древнегреческой философии, но это не мешало ему писать богословские трактаты в самом классическом, официальном духе. Постепенно зарождалась если не теория, то практика «двойной истины». Это точка схождения с Западом, к которой Византия пришла не только и не столько «под влиянием», а своими путями, имеющими, вероятно, те же корни⁷⁹. Правда, в отличие от западной, восточная церковь на это философское возрождение отвечала запретами и анафемами, оказываясь на деле неспособной преодолеть новые веяния.

Надо отметить, что до XIV в. рационалистическая мысль непосредственно не затрагивала вопросов, связанных с пониманием назначения церковных символов, но ее развитие подготавливало почву для будущего столкновения двух противоположных взглядов на эту проблему.

По мере того как «официальное», придворное богословие все больше превращалось «в схоластический комментарий к святоотеческим текстам»⁸⁰, исчезало живое восприятие патристического наследия, эсхатологическое понимание Церкви замутнялось и отчасти давало дорогу новым воззрениям на ее сущность и назначение. XII–XIV вв. в области церковно-политической характеризовались противостоянием двух партий, на которые делились византийские иерархи – так называемых, «зилотов» и «политиков», каждая из которых выражала свой взгляд на взаимоотношения Церкви и государства, а также на понимание церковных задач. Партия «зилотов», строгих «ревнителей» православия, отстаивала позицию, согласно которой государство не должно посягать на права Церкви и вмешиваться в сферу духовной власти. Они стремились отстоять автономность Церкви по отношению к государству, избежать смешения Церкви с другими государственными органами, подчеркивая, что Церковь не есть мирское общество и ее задачи не совпадают с мирскими. «Зилоты» являлись выразителями ортодоксального взгляда на Церковь как на мистический организм и главную свою задачу видели в поддержании и возрастании того богочеловеческого единства, осуществлением которого являлась Церковь. Опорой своей считали монашество, суть деятельности которого видели как раз в достижении этой цели. Сторонники этого направления, стремясь к сохранению ранневизантийского понимания Церкви, а соответственно и к сохранению специфики православного церковного сознания, отрицательно относились к развитию рационалистической мысли, представлявшей угрозу реально-символическому восприятию Церкви и церковного культа. Осуждали тех, кто, по словам Пахимера, «слабым человеческим разумом дерзал углубляться в смысл божественных изречений, превышающих всякое разумение, и руководясь предосудительным любопытством, хотел проникнуть в божественные тайны, которые должно чтить благочестивым молчанием»⁸¹. По их мнению, приверженцы эллинистической философии изменяли вере и «впадали в латинство», проникаясь духом, чуждым Православию. Никифор Григора, будучи сторонником рационализма, писал: «По неблагородству зилотов, или же потому что их поджигал демон, приверженцы зилотской партии распространяли слухи о людях, занимавшихся наукой и просвещенных, что и к латинянам-то они путешествовали, и усвоили-то латинские обычаи, и получили то они церковное посвящение от латинян»⁸².