Священные изображения и изображения священного в христианской традиции

Искусство XIV в., отражавшее идеологию исихазма, несло на себе отпечаток «двойного» виденья назначения символа, который был характерен для воззрений Паламы. Он, с одной стороны, утверждал реальность литургических символов, их способность сообщать божественную энергию и способствовать «обожению» человека, а с другой – не отрицал и гносеологического значения символа, даже его необходимости для интеллектуального познания. «Теория двух истин», негласно присутствовавшая в поздневизантийском богословии, осуществлялась не только в порядке разделения подходов гуманизма и исихазма, но и присутствовала внутри последнего, являясь сочетанием мистицизма и интеллектуализма, как двух путей приближения к Богу, из которых только первый ведет к спасению и реальному соединению с Богом, но и второй не отрицается как способ его косвенного познания⁹⁶. Эта двойственность в понимании символа привела к тому, что искусство, вдохновленное исихазмом, утверждавшим реальность преображения посредством символов, в то же время использовало для этой цели «абстрактные» символы и аллегории (например, символические изображения Софии), рассчитанные на их чисто рациональное постижение (рис. 43). Хотя палеологовский расцвет не вышел за рамки традиционных форм, но под влиянием идей эпохи в них стали проникать элементы, которые по сравнению с предыдущим периодом «снижали духовный строй образа, а иногда подрывали и само понятие, его смысл, а следовательно и его роль в Церкви»⁹⁷. Те явления в области изобразительного искусства, которые позволили современным искусствоведам называть этот период эпохой ренессанса, с точки зрения Церкви, скорее являлись симптомами декаденса – упадка и искажения сущности церковного искусства, его соответствия самой идее Церкви. Правда, в будущем это несоответствие становилось все менее заметным. Православная церковь тем меньше возражала против искажений в иконописи, чем больше менялась сама.

Несмотря на то, что в середине XIV в. паламизм был утвержден в качестве истинного выражения православия, а ведущая роль в церковном управлении перешла к монашеской партии, стремящейся к сохранению мистического понимания Церкви и церковного символа, это была лишь временная победа, приостановившая вторжение номиналистических тенденций в восприятие смысла богослужения и самой Церкви. В дальнейшем православие, декларируя преемственность традиции, все же на деле характеризовалось постепенной утратой реально-символического виденья Церкви и литургии, нарастанием элементов рационалистического характера.

После падения Византийской империи в 1453 г. все поместные православные церкви оказались перед лицом нового времени – времени столкновения церковного мировоззрения, основанного на убеждении в реальности символа, то есть в реальности соединения Творца и творения посредством Церкви, богослужения, таинств, с мировоззрением рационалистическим, демифологизированным, отводящим символу сугубо гносеологическую роль и соответственно видящим назначение Церкви и всего церковного символизма в воспитании и просвещении. Такой подход, изначально свойственный католицизму, постепенно внедрялся в православную ментальность. И не только извне. Рационализм произрастал в первую очередь изнутри самого православия, и западный тип мышления не столько навязывался насильственно, сколько соответствовал внутренним потребностям культуры. Надо отметить, что изменения, происходившие в православии, были не только результатом исторических обстоятельств существования Церкви или результатом западной «экспансии», но во многом и следствием внутреннего состояния церковного сознания, которое уже в поздней Византии испытывало на себе влияние зарождающегося ренессансного типа мышления.

* * *

В истории русского православия можно заметить ту же связь между экклезиологическим сознанием и пониманием назначения церковного символа, что и в Византии.