Священные изображения и изображения священного в христианской традиции

Во французском готическом искусстве XIII в. тяга к натуралистическому изображению и художественная условность находились в идеальном равновесии. В XIV–XV вв. идея искусства как имитации природы в ее конкретных проявлениях стала превалирующей и получила соответствующее ей выражение в готическом натурализме (рис. 73–75). В философской мысли этому находятся аналогии в номиналистических тенденциях схоластики, утверждающих ценность единичного и индивидуального. Представление о важности индивидуальных форм и тех явлений, в которых перед нами пребывает окружающий мир, о бесконечном разнообразии материи, проявляющемся особым образом в каждом отдельном случае, как, например, в работе художника, разработанное Дунсом Скотом, дало свои плоды в искусстве XIV века⁴⁸. У Дунса Скота в еще большей степени, чем у Фомы, индивид превосходит сущность, оказывается совершеннее ее, потому что обладает свойством единичности и уникальности⁴⁹. Очевидно, что в его философской позиции отразилась та культурная атмосфера, в рамках которой происходила постепенная переоценка индивидуальных ценностей и которая дает себя знать в искусстве готики. Таким образом собственно философское знание подспудно отвечало на культурные запросы своего времени и позволяло догадываться о возникновении возможных отношений и тенденций.

Для Уильяма Оккама реальность универсалий растворялась в номинализме. Вряд ли теперь можно было ставить проблему трансцендентальное™ красоты и характеризующих ее отличительных особенностей, ведь более не существовало ни формальных, ни потенциальных различий. Осталось лишь ощущение единичного, познание такого сущего, которое поддается эмпирическому анализу в своих видимых пропорциях⁵⁰. Сама возникающая в сознании художника идея представляла собой единичный образец вещи, которую он хочет создать, а не идею ее универсальной формы. Как отмечает Э. Панофский, «общим знаменателем» этих новых течений являлся субъективизм, в том числе субъективизм эстетический, а его характерным выражением стало появление перспективной интерпретации пространства, которая, зародившись в творениях Джотто и Дуччо, получила, начиная с 1330–1340 годов, повсеместное признание⁵¹ (рис. 76 и 77). Победа номинализма над реализмом в споре о природе универсалий соответствовала в то же время победе знака над реальностью в символе. Теперь символ изображал, указывал на какое-то значение, а не являл то, что в нем реально присутствует. В искусстве эта же тенденция выражалась в преобладании интереса к индивидуальному, деталям и подробностям. Образы искусства не могли передать сущность, они представлялись лишь как изображение, созерцание которого могло способствовать познанию сущности.

* * *

«Символический номинализм», восторжествовавший в западной церкви, привел к тому, что весь символизм храма и богослужения (за исключением евхаристии) стал средством познания и наставления, но не средством причастия к Богу. Специфика западного отношения к символу проявилась не только в восприятии в качестве реальных лишь символов евхаристии, но и в богословском истолковании воздействия самой евхаристии на человека. Различное отношение Запада и Востока к этой проблеме демонстрирует спор Григория Паламы с Варлаамом и Акиндином, испытывавшими влияние схоластики. В XIV в. св. Паламой была оформлена и четко сформулирована православная богословская концепция, согласно которой человек, благодаря участию в евхаристии, достигает обожения. В дальнейшем, находясь в стороне от западных споров на тему евхаристии, эти представления не претерпели значительных изменений⁵². Этот спор показателен с точки зрения различия восточного и западного отношения к проблеме теозиса, и, соответственно к проблеме понимания функций евхаристических (и вообще литургических символов).

Григорий Палама, чтобы обосновать возможность реального приобщения к Богу, допускал различение в нем непознаваемой сущности и энергий, или божественных действий, природных сил, неотделимых от сущности, в которых Бог действует вовне, себя проявляя и сообщая. Причем присутствие Бога в его энергиях понимается в смысле реальном, так как они не сотворены подобно другим вещам, не созданы из ничего, а предвечно изливаются из единой сущности Бога⁵³. Получая дар благодати, (то есть обоживающие энергии) человек становится, по словам Паламы, «обителью Пресвятой Троицы»⁵⁴. Таким образом, посредством литургических символов человек уже в нынешнем веке может достигнуть обожения, то есть преобразования (пусть частичного) человеческой природы в божественную.