Священные изображения и изображения священного в христианской традиции

Надо отметить, что среди современных католических авторов есть и такие, которые склоняются к тому, чтобы принять практически полностью восточное понимание литургии, евхаристии и того реально обоживающего действия, которое она обеспечивает. Так Михаил Кунцлер пишет о том, что необходимо преодолеть «трудное наследие» схоластики, которое утверждает полярность между природным и сверхприродным¹⁰⁴, «богословие этажей». По его мнению, следует признать вслед за православной мыслью, что в евхаристии на человека изливается нетварная благодать, преобразующая его из человека в Бога. То же самое относится и к Церкви как к мистическому телу Христову¹⁰⁵. В евхаристии устанавливается обоживающая связь между творцом и его творением, и она меняет общий облик всего мира. По мнению М. Кунцлера, как и все остальные предметы и действия, включенные в литургию, икона, живописный образ, представляет собой не зрительную иллюстрацию или необязательное украшение, а священный предмет, который является источником обоживающей нетварной благодати.

Таким образом, после II Ватиканского собора католическая мысль восстанавливает раннесредневековое понимание, предполагающее возможность причастия божественной реальности посредством символов литургии. Такое причастие ведет к трансформации человеческой личности, которая, однако, понимается, в большинстве случаев в русле католической традиции, как уподобление Богу под действием божественной благодати, но не как обожение. При этом возвращаются и к оценке художественных образов, обрамляющих литургию, как не обладающих онтологической значимостью и не сообщающих божественную благодать. Вновь подтверждается, что так же как «реальные символы», они могут вести к преображению и освящению человека, но все же не подвергается сомнению их второстепенная значимость. Являясь тем, что лишь создает благоприятный психологический фон, они могут быть, но могут и отсутствовать в храме. В целом восстановление реального понимания литургического символа не отразилось на отношении к произведениям изобразительного искусства, как имеющим субъективно-психологическую, а не объективную значимость.

II Ватиканский собор подчеркнул «открытость» Церкви практически для любых произведений искусства, которые не противоречат «христианской вере, нравам и благочестию» (рис. 81 и 82). Было отмечено, что Церковь никогда не считала какой-либо художественный стиль своим собственным, но признавала художественные стили всякой эпохи согласно характеру и положению различных народов и требованиям различных обрядов. В связи с этим было принято положение о том, что «современное искусство, а также искусство всех народов и стран, должно обладать в Церкви свободой выражения, если оно с должным благоговением и должной честью служит освященным храмам и священным обрядам, чтобы благодаря этому оно могло присоединить свой голос к тому дивному песнопению славы, которым величайшие мужи воспели католическую веру за прошедшие века…»¹⁰⁶

Однако признание ценности изобразительного искусства для Церкви сочеталось фактически с отрицанием его необходимости. Согласно соборным постановлениям, «обычай выставлять в церквах священные изображения для почитания верных должен оставаться нерушимым. Однако выставлять их следует в ограниченном количестве и в подобающем порядке, дабы не вызвать в христианском народе чрезмерного удивления и не поощрять не вполне верную набожность»¹⁰⁷. Распорядившись уменьшить количество священных изображений в церквях, II Ватиканский Собор положил начало «практическому иконоборчеству». Современные католические храмы нередко вообще лишены культовых изображений. Как отмечает М. Кунцлер, после II Ватиканского собора повсеместно наблюдается стремление «изгнать сакральное» из храма¹⁰⁸. Восторжествовало понимание церкви, прежде всего как места, где собирается община для молитвы. Самому зданию не пытаются придать форму, отвечающую космологическому, эсхатологическому смыслу литургии, то есть вернуться к идее храма, олицетворяющего единство восстановленного космоса. К зданию церкви предъявляется чисто функциональное требование – максимально обеспечить участие верующих в литургии и таинствах (рис. 83.).