Святая Царская семья

Великая княжна Ольга была среднего роста стройная девушка, очень пропорционально сложенная и удивительно женственная. Все ее движения отличались мягкостью и неуловимой грацией. И взгляд ее, быстрый и несмелый, и улыбка ее, мимолетная – не то задумчивая, не то рассеянная, – производили чарующее впечатление. Особенно глаза. Большие-большие, синие, цвета уральской бирюзы, горящие мягким лучистым блеском и притягивающие».

Ольга Николаевна ко всем больным относилась с вниманием и сочувствием, стараясь каждому помочь, чем могла. Как вспоминал тот же Павлов, однажды она очень помогла ему: «В обращении великая княжна Ольга была деликатная, застенчивая и ласковая. По характеру своему – это была воплощенная доброта. Помню – раз мне было тяжело и неприятно: перевязки были моим кошмаром. Одно уже сознание, что вот, мол, через 20 минут меня возьмут на перевязку, кидало меня в холод и жар: такие страшные боли мне приходилось переживать. В этот день мне как раз предстояла перевязка.

Пришла княжна Ольга.

Посмотрела на мое расстроенное лицо и, улыбаясь, спросила:

– Что с вами? Тяжело?

Я откровенно рассказал ей в чем дело.

Великая княжна еще раз улыбнулась и промолвила:

– Я сейчас.

И действительно, с этого времени мне начали впрыскивать морфий не за 3–4 минуты до начала перевязки, как это делали раньше, и когда он не успевал действовать, а заблаговременно – минут за 10».

Рассказывая о добрых поступках Ольги Николаевны, Семен Павлов делает вывод: «Вообще про доброту княжны Ольги в лазарете рассказывали удивительные вещи. Великая княжна Ольга была воплощением женственности и особенной ласковости».

Цесаревна для раненых становилась родным человеком, которому они доверяли, раненый офицер пишет об этом так: «Великая княжна Ольга предрасполагала к откровенности и интимному разговору. В минуты тяжелого душевного состояния я обратился бы именно к великой княжне Ольге, к ее доброму славному сердцу».

Лазарет стал для великих княжон вторым домом. В нем старшие цесаревны проводили каждый день с утра до ночи, раненые, которым они помогали, становились для них родными, с коллегами врачами и сестрами милосердия великие княжны подружились. Впервые у Ольги Николаевны и Татьяны Николаевны появились подруги не родственницы или представительницы высшего общества, а девушки, с которыми они вместе работали в госпитале. У Ольги Николаевны сложились теплые отношения с сестрами милосердия Валентиной Ивановной Чеботаревой, Варварой Афанасьевной Вильчковской, Ольгой Яковлевной Колзаковой. По-особенному старшие цесаревны сдружились и с фрейлиной Маргаритой Сергеевной Хитрово, которая тоже работала в лазарете.

Об особой любви Ольги Николаевны к госпиталю, который Царская семья называла «своим», вспоминал уже упоминавшийся Семен Павлов: «Как-то великая княжна Ольга сказала мне, что завтра они у нас в лазарете не будут, так как они должны будут посетить лазарет Большого дворца [Екатерининский дворец] и что им там будет очень скучно. С присущей ей мягкой и застенчивой улыбкой великая княжна объяснила и причины этой скуки:

– Там все так строго и официально, что приходится следить за каждым своим шагом, так как там мы в центре внимания. Нам никогда там не нравилось и сестры там такие важные. Только у себя, в своем лазарете, мы чувствуем себя хорошо и уютно!

В устах великой княжны это звучало очень оригинально. Действительно, высокие сестры любили свой лазарет. Любовь эта проявлялась на каждом шагу и не на словах, а на деле, – в каждой мелочи обыденной жизни».

Ольга Николаевна очень скучала по отцу. Александра Федоровна и все дочери писали ему в Ставку письма, но только Государыня и Ольга Николаевна старались каждый день отправлять Государю хотя бы небольшие послания. В своих письмах цесаревна старательно рассказывала отцу, как прошел ее день, с подробностями о маме, о сестрах и брате, о своей работе в общественном комитете, сколько денег удалось собрать для помощи семьям погибших и раненых, и, конечно, о лазарете и своих подопечных. Сколько доверия, нежности в этих письмах и волнения о любимом «Папà» как о близком, дорогом человеке. Письма всегда начинались одинаково ласково: «Папа, золото мое! Ты уехал, и пусто стало», «Папа-Солнышко!», «Папа золотой мой!» И заканчивались благословением: «Ну, до свиданья, золотой мой, любимый Папа. Господь с Тобой. Крепко, крепко Тебя целую. Твой верный Елисаветградец».