Святилище любви

Она испытывала мучительно-счастливое ощущение, произнося это имя… Наверное, такое же чувство испытывает человек, смертельно раненный ножом в грудь, который знает, что, если он вырвет нож из раны, то умрет, однако он не в силах больше терпеть боль, а потому все-таки выдергивает нож!

– Неужели ты не знаешь! – хмыкнул Косма.

– Откуда же мне знать? – изумилась она.

– Послушай, девчонка, – внезапно рассердился гермафродитос. – Я не люблю, когда из меня делают дурака! А может быть, я ошибся? А ну, скажи, как твое имя?

– Никарета, – удивленно ответила она.

– Ну вот, значит… – начал было Косма – однако вновь осекся, насторожился.

Теперь и Никарета услышала протяжный стон – и зов:

– Никарета… Никарета…

– Что это?! – воскликнула она, оглядываясь, не в силах понять, где раздается голос, при звуке которого у нее затрепетало сердце. – Кто зовет меня?

– Никарета… Это я…

В стенах большой пещеры, в которой стояли Никарета и Косма, было несколько арок выше человеческого роста, сквозь которые можно было увидеть и другие пещеры. И голос доносился из ближайшей:

– Никарета…

– Кто здесь? – крикнула она, однако в это мгновение Косма с силой дернул веревку, которая перехватывала запястья Никареты, и потащил за собой:

– Нет, пошли! Надо спешить! Тебе туда нельзя!

Он почти побежал, Никарета не смогла успеть за ним. Она упала на колени и с силой натянула веревку, пытаясь подняться… Веревка лопнула так резко, что Никарета опрокинулась навзничь, однако тут же вскочила – и опрометью кинулась в ту пещеру, откуда исходил зов.

Косма, который тоже не удержался на ногах, поднимался куда с меньшим проворством, и девушка успела влететь в пещеру.

Она мельком заметила какие-то белые изваяния, источавшие волшебное свечение, однако глаза ее были устремлены не на них, а на человека, который бессильно лежал в углу пещеры и звал голосом, который может вырваться только у того, от кого уже уходит жизнь, но он молит ее повременить:

– Никарета, любимая…

В этот миг Никарете почудилось, будто время – это капля меда. Тягучего, густого, благоуханного, золотистого меда с полей Троады. Когда берешь эту каплю двумя пальцами и разводишь их, между ними вытягивается длинная тонкая нить, которая дрожит и светится – мягко и таинственно, испуская при этом нежный и сладкий аромат. Сейчас на одном конце этой нити времени была пещера, озаренная мертвенным сиянием фосфороса, а на другом – залитые солнцем желтые воды Скамандра и божество этой реки, которому отдалась Никарета, – на свое счастье, горе и вечные воспоминания о том блаженном и мучительном дне.

И, не веря своим глазам, но веря своему сердцу, она закричала так громко, что голос ее ударился о стены пещеры и прокатился по подземным коридорам, подобно гулу обвала:

– Аргирос! Аргирос, любовь моя!

…В это самое время два человека пробирались запутанными подземными переходами Акрокоринфа. Один шел очень быстро: его заставляла спешить мысль об исполнении заветного желания, и он от души надеялся, что не собьется с пути и не заблудится в этом лабиринте. Другой с трудом тащился следом: он долгое время лежал недвижимо, и ноги его оставались еще слабы, однако он ни за что на свете не покинул бы сейчас того, кто шел впереди. Это был его господин, которого он любил и почитал больше жизни, которого возносил превыше всех обитателей Олимпа, за счастье и судьбу которого почитал себя ответственным и которого не мог оставить – особенно теперь, после того, как был с ним столь долго разлучен! Он знал, что может отстать от господина, а потому, чтобы не потерять его и не заблудиться в недрах Акрокоринфа, прихватил с собой хозяйского пса, который безошибочно бежал по следу. Можно было подумать, что умное животное чуяло нечто необычное, а потому не пыталось приблизиться к хозяину, а старалось двигаться так же скрытно и бесшумно, как тот, кто держал в руке его поводок.

Слуга устал больше, чем предполагал. Ноги его заплетались, он все чаще останавливался, чтобы перевести дух, и уже почти признался себе в том, что ему надо или передохнуть – или упасть здесь замертво, – как вдруг раздался громкий женский голос, десятикратно усиленный причудливыми играми вездесущего эха. Этот голос выкрикнул чье-то имя.

Слуга чуть не упал от изумления. Он узнал и голос, и его обладательницу, однако имя было иным – не тем, которое должно быть произнесено этой женщиной! Ей следовало звать его господина, однако она звала какого-то другого мужчину!

Слуга, который готов был отдать жизнь, чтобы избавить обожаемого хозяина от этой женщины, вдруг почувствовал себя оскорбленным за него! Да как она посмела?! И это уже второй раз, то же было и утром!..

И вдруг женщина завизжала – с таким ужасом, что слуга и сам ощутил ужас. Он боялся не за себя и, уж конечно, не за эту недостойную – он знал, что господин ринулся бегом на ее крик и вот-вот столкнется с какой-то опасностью – с той самой, которая напугала женщину! – а потому ему нужна помощь. Слуга стряхнул с руки поводок, на котором удерживал пса, – и тот, освободившись, полетел вперед, словно белая стрела.