Святой флотоводец России. Жизнь и деяния святого праведного воина Федора Ушакова, адмирала непобедимого

Калфоглу в этом кратком нашем путешествии дал мне полное понятие не только об Али-Паше, но и вообще о положении турецкой империи во всех ее отношениях. Ему было тогда около 70 лет от роду, и седины, его покрывавшие, давали ему почтеннейший вид. Он был родом из Константинопольских греческих дворян и с молодых лет служил почти всегда, по разным должностям, при Молдавских и Валахских государях. Карфоглу говорил совершенно по-гречески, по-французски, по-итальянски и по-турецки, имел обширные сведения, был любезен в обществе и душевно предан русским. Почтенный этот старец со слезами вспомнил о благодеяниях, оказанных ему фельдмаршалом графом П.А. Румянцевым-Задунайским, у которого он имел счастье (говорил он) находиться в плену несколько месяцев.

Около одиннадцати часов пристали мы к Превезе. Едва сошли мы на берег, как поражены были зрелищем самым отвратительным: толпа арнаутов[50] сопровождала связанных волосяными веревками христиан разного пола и возраста и продавала их проходящим за несколько пиастров. Эти несчастные простирали к нам свои руки, рыдали и просили нас выкупить их из неволи. Я до того был поражен картиной этой, напоминающей истязания, претерпеваемые неграми в Индии, что, забыв, в какой нахожусь земле, выхватил веревку у стоявшего подле меня арнаута и хотел силой освободить несчастных этих мучеников, но товарищ мой сказал мне по-французски: «Что вы делаете? Бога ради, не трогайте их, мы подвергаем себя опасности быть изрубленными этими варварами!..» Страх не уступил бы сильному состраданию, коим душа моя была объята, но вспомнив, что я имел поручение по службе, я удовольствовался отдать на выкуп бедных этих невольников все деньги, которые были со мной, и продолжал путь в горестной задумчивости.

Когда мы подошли к дому, занимаемому Али-Пашой и принадлежавшему прежде французскому консулу де-Ласалю, с прочими ее соотчичами тут погибшему, нам представилось другое зрелище, еще ужаснейшее прежнего: по сторонам большой лестницы этого дома поставлены были пирамидально, наподобие ядер перед арсеналами, человеческие головы, служившие трофеями жестокому победителю злополучной Превезы. Кто не видал обагренной кровью отрубленной человеческой головы с открытыми глазами, тот не может представить себе, каким ощущениям предалась душа моя при доме Али-Паши!..

Пораженное мое воображение было увлечено столь далеко, что мне казалось слышать стоны и вопли неодушевленных этих голов, призывавших месть и сострадание. На третьей ступени несносный смрад, присоединясь к ужасу, столь сильно подействовали на растроганные чувства мои, что я принужден был остановиться. Мне сделалось дурно, я сел, был объят холодным потом и внезапно волнение желчи причинило мне сильную рвоту, избавившую меня от тяжкой болезни, а может быть и от самой смерти. Между тем толпа арнаутов и турок, окружив лестницу и пашинский дом, смотрели на меня свирепо, не постигая, как невинно пролитая кровь нескольких сотен христиан может возбуждать такое сострадание в сердце постороннего человека. Почтенный Калфоглу поддерживал меня и приказал подать мне воды; освежась оной, я продолжал путь, и мы вошли в вертеп кровожадного Али-Паши.

Его не было дома, он делал смотр коннице своей, находившейся в лагере, расстоянием от города верстах в трех. Я имел время отдохнуть, собраться с духом и приготовить себя к свиданию, столь для меня малоприятному. Через полчаса пушечные и ружейные выстрелы, топот конницы, звук литавр и труб возвестили возвращение Али из лагеря. Во все это время три чиновника пашинские занимали нас в передней комнате разными вопросами, касательно плавания нашего из Константинополя и островов, нами от французов освобожденных.

С четверть часа спустя после прибытия Паши с заднего маленького крыльца означенные чиновники повели нас к нему в угольную комнату, которая была обита наскоро разной парчой и убрана малиновым бархатом.

Али-Паша сидел на диване, держа в одной руке трубку, а в другой четки дорогой цены. Он был одет весьма богато: пуговицы, покрывавшие его зеленую бархатную куртку, были бриллиантовые, кинжал также осыпан крупными драгоценными каменьями, накинутая на него шуба была из черных соболей, а голова была обвита зеленой шалью. Али-Паша среднего роста, довольно плотен и лет около пятидесяти[51]; большие его глаза каштанового цвета сверкали как огонь и были в беспрестанном движении; лицо у него круглое, черты правильные, усы и борода темно-русые и румянец во всю щеку.

Я сделал ему обыкновенный поклон и вручил письмо, сказав по-гречески: «Адмирал Ушаков, находящийся теперь в Св. Мавре и командующий соединенными Российской и Турецкой эскадрами, послал меня к Вашему Превосходительству пожелать Вам здоровья. Я имею также приказание вручить Вам сие письмо и требовать на оное ответ».