Свидетели Чистилища

Ляхи бежали на восток, нашли болотистое место близ Шатуры. Осели там, пытались выжать урожай из хилой почвы, но не хватало. Грабили на дорогах и просили прощения у Девы Марии, рисуя иконы с Богородицей и разбойником.

Из-за обособленности и получился такой вариант старообрядчества с польскими языческими корнями. Это очень заинтересовало Урсулу, и она стала ездить по селам и собирать информацию, хотя жители неохотно входили в контакт. Зато все окрестные байкеры обожали ее: молодая симпатичная немка, помешанная на мифологии, от мотоциклов не шарахается, а даже наоборот – рассекает на чоппере только так, пиво уважает, нос от простого люда не воротит – короче говоря, своя в доску! К тому же она подобрала в лесу волчонка и приручила его. Смешной лопоухий Вольф ходил за ней, как домашняя собака. А что такое волк для байкера – объяснять не нужно.

Урсула «отстрелялась» с университетом – благо в Германии не требовалось защищать свою магистерскую работу, как дипломную в России. Принялась за диссертацию о гуслицких староверах, которую собралась писать в Куровском…

Катастрофа случилась, когда она была на пороге открытия – нашла на раскопках в могильнике таблички с неизвестными рунами и начала их расшифровывать. Вызвала даже ребят из Москвы, из университетской тусовки, вместе с которыми и спасалась потом в могильнике. За ними в едва ли не единственное доступное в Куровском (как она тогда считала) укрытие потянулись и другие, кто успел. В том числе группа ортодоксальных староверов. Тогда еще был жив Григорий (или, как он потребовал себя называть, Гжегож) Сапега, одиозная личность, совершеннейший фанатик и психопат. Он заводился на счет раз и тут же кидался в драку, если кто-то принимался рассуждать о вопросах веры в том ключе, который его не устраивал. Урсуле он все время указывал на то, что она немка и язычница, и это из его уст звучало далеко не комплиментарными эпитетами. Божена, молодая жена Сапеги, тоже невзлюбила Урсулу, но открыто антипатию не выражала, только тихонечко науськивала супруга.

Пока жители большого Могильника занимались элементарным выживанием, в северном Могильнике кипели страсти. Чем дальше, тем четче проходило деление на староверов и тех, кто либо исповедует кардинально другую религию, либо не верует вовсе. Но жилище было мало́, отгородиться двум общинам друг от друга не получалось, приходилось ютиться, мириться, терпеть. Оттого и раздражены были сверх меры те и другие, оттого и конфликты все чаще заканчивались мордобоем.

Урсула не застала начала той роковой драки; влетела в пещеру, когда уже трещали кости, хрустели выбитые зубы, вопили женщины, визжали дети… Что стало причиной – уже никого не интересовало; главное – появилась возможность выплеснуть накопившееся раздражение, что витало под сводами плотным смрадным комом и въедалось в плоть несколько последних месяцев. И каждый выплескивал от души, не упуская такого своевременного шанса! Урсула повела носом и учуяла мощное алкогольное амбре: видимо, массовой драке поспособствовала массовая попойка.

Нет, она не ринулась разнимать дерущихся, это было бессмысленно – что могла сделать тонкая хрупкая немка против толпы здоровенных пьяных мужиков, чья ярость достигла пика?

Они сами расступились – внезапно и сразу. По одну сторону – староверы, по другую – историки и байкеры, ее друзья. Между ними на насыпном полу пещеры остался лежать Гжегож. Его череп был пробит, щека разорвана. Он не дышал.

Урсула кинулась к нему, пытаясь определить, жив или нет, нельзя ли как-то помочь, успеть, не дать ему уйти туда, откуда не возвращаются… Девушка так и не смогла нащупать пульс: она была ученым-историком, а не врачом.

Урсула медленно подняла глаза. Шурик. Булыга. Лешка. Борода. Симеон. Раптор. Арсен. Ребята, с которыми довелось пройти столько страшных испытаний. И теперь один из них – убийца. Который? Кто нанес решающий удар? У одного на кулак намотана цепь, у второго блестит на костяшках кастет, у третьего в руках обрезок трубы… Любой из них мог убить Сапегу и даже не заметить.

– Немецкая б…! – донеслось до нее. – Ведьма, черт тебя дери! Развела здесь свою погань! Ребят наших задурила! Видишь, до чего ты их довела? Человека порешили! Все из-за тебя, сука фашистская!

Это было ужасно несправедливо. Особенно в отношении Урсулы. Она любила Россию и уже поплатилась за свою любовь – ведь дорога домой была отрезана Катастрофой, ей придется провести остаток жизни здесь, хочет она того или нет. Но в тот момент речь для нее уже шла не о справедливости, а о спасении, потому что в нее полетели куски глины. Уровень агрессии ничего хорошего не сулил.

Она беспомощно отвернулась, прикрывая лицо ладонями.

– А ну назад, ублюдки! – пророкотал бас Раптора. – Одного порешили – так ведь и другого можем, и третьего! Нам теперь терять нечего!

Она не хотела этого слышать. Она не могла поверить, что слышит подобное. Никто из ее прежних знакомых не мог, не должен был такое не то что произнести – даже подумать!