Свидетели Чистилища

Ходить меж разложившихся трупов было страшно, но это был страх иного рода – совсем не такой, какой она испытала несколько часов назад, после драки и после осознания собственной роли в участи Гжегожа Сапеги. Багровое пятно в том месте, где сейчас путешествовало по небосводу закатное солнце, лишь усиливало иррациональное предчувствие надвигающегося кошмара. «Мертвецы не оживут!» – убеждала себя молодая женщина, однако уговоры помогали слабо, и когда в искореженных воротах возникло несколько мрачных фигур, Урсула, от ужаса едва не упавшая в обморок, даже не усомнилась, что это восставшие из подземного христианского ада посланники явились по ее душу.

В некотором смысле так оно и было: гости действительно пришли из-под земли, и они действительно искали именно Урсулу.

Арсен, Симеон, Борода, Шурик, Раптор, Лешка, Булыга. А еще жены тех из них, кто успел обзавестись семьей в Могильнике.

– Ви что здесь делать?! Убирайтесь, я никуда не пойду!

– А мы тебя никуда и не зовем, – пожал могучими плечами Раптор.

– Что?

– Где тут меньше всего фонит? – флегматично поинтересовался Арсен, обходя храм снаружи с потрескивающим счетчиком Гейгера.

– А?

– Показывай, где тут можно разместиться! – распорядился Симеон.

– Разместиться? – Она ничего не понимала и потому переспрашивала, выглядя наверняка нелепо и забавно, хотя самой ей было не до смеха. – Was ist los?[1]

– Что, что… – пробурчал Борода. – Решили компанию тебе составить, вот что!

– Es ist unmöglich![2]

– Знаешь, Урсула, ты, конечно, умная, но дура! – сказал Симеон и беззлобно сплюнул себе под ноги. – Ну как же ты тут одна? Правильно, никак! А как мы там без тебя? Правильно, тоже никак. Житья нам после… ну, после всего… Не дадут нам там житья, короче. А значит, выхода у нас всего два было: либо перебить этих старообрядцев к чертям собачьим и занять весь Могильник, либо послать все на хрен и искать другое место. Ну, мы посовещались и пришли к выводу, что правильнее будет рискнуть. Авантюра, конечно, а может, даже смертный приговор. Но все лучше, чем на глазах у детей их родителей мочить…

– Leute, ihr seid total idioten! [3]– в сердцах проговорила Урсула и едва не разрыдалась от облегчения. Скорее всего, они погибнут. Скорее всего, у них нет ни единого шанса дожить до конца недели, не то что пережить надвигающуюся зиму. Но теперь она не одна! Она отвыкла, она разучилась быть одна, она не сумела бы! А теперь… теперь все будет хорошо. Какой бы абсурдной ни казалась эта мысль.

– Бинго, – тихонько проговорил Арсен, пялясь на показания счетчика. – Сейчас все дружно заходим туда, надеваем и обвешиваемся всей защитой, какая только есть. Спим. А утром, коли не испечемся за ночь, займемся похоронами и изучением феномена.

Урсула вздрогнула:

– Похоронами?!

– Ну, лично меня не шибко устраивает подобное соседство, – мотнул головой Арсен в сторону трупов.

– А что за феномен? – полюбопытствовал Шурик.

– Потом скажу. Утром.

* * *

Положа руку на сердце, Урсула не могла бы заявить, что в эту ночь не сомкнула глаз. Но и полноценным сном ее состояние назвать было нельзя. Сквозь дрему ей слышались звуки (мальчишки дежурили по очереди и сменялись каждые два часа), виделся отблеск костерка, разложенного прямо перед выходом из храма… Мельтешение теней на гладких стенах и приглушенный свет вызывали почему-то ассоциации со станцией метрополитена: будто она возвращается из гостей поздно-поздно, уже и веки слипаются, и на платформе такие же сонные пассажиры, но вот в туннеле появляется свет мощных фар, а затем долгий высокий гудок…

Урсула встрепенулась. Нет, не гудок. Вой. Снаружи лихим многоголосьем завывала волчья стая.

* * *

Страшно ли им было? Не то слово. Дни были пропитаны страхом, в который потихоньку подмешивался фатализм. «Делай, что должно, и будь что будет…» Днем они постепенно приводили в порядок свое новое жилище и монастырский двор, разгребали завалы, хоронили останки, определяли наименее опасные места для огорода и всеми возможными способами пытались укрепить и защитить эти места – от ветра и пыли, от дождей и прямых солнечных лучей. Днем, глядя на показания счетчика Гейгера, каждый из них испытывал болезненные уколы еще не до конца сформированной надежды: а вдруг получится? Раз они до сих пор не покрылись язвами и не лишились волос, раз во рту нет железистого привкуса, а желудок не выворачивается наизнанку – может быть, пронесет?

Но ночью!.. Ночью на каждого по отдельности и на всех разом накатывала волна ужаса. У ужаса пока не было зрительного образа, зато был запах и звук: сквозь щели вместе с темнотой просачивалась мускусная вонь, рычание и вой голодных хищников, окружавших монастырь после заката.

С этим требовалось что-то делать.