Свидетели Чистилища

– Ведьма, говорите? – подхватил Симеон. – А ведь и то правда! На-ка, Урсула, держи крепче! Покажи, как твое племя предсказывает будущее… и как оно проклинает!

Молодая женщина почувствовала, как в руку ей вкладывают кинжал. Оторопело она взглянула на оружие с кривым лезвием и резной рукоятью, на Симеона, на парней…

– Режь! – скомандовал Симеон. – Выпусти гнилую кровь да погляди повнимательней, что тебе покажут в ней боги. Наши боги!

За спиной Урсулы выдохнула, шевельнулась, отпрянула толпа Свидетелей Чистилища. Симеон смотрел немке прямо в глаза. «У нас только один шанс, Урсула! – говорил его взгляд. – После того, что произошло, нас не простят, нас не оставят в покое, нас по одному придушат во сне – и меня, и тебя, и ребят. Напугай этих ублюдков! Напугай так, чтобы они еще долго не могли прийти в себя! Или они – или мы».

Урсула дернула бровями: «Ты серьезно?! Ты хочешь, чтобы я перерезала горло погибшему?!»

Байкер едва заметно кивнул.

«И нет никакого другого выхода?!»

Симеон медленно качнул головой.

– Давай, Урсула! – подбодрил ее Шурик.

– Покажи им! – вторил ему Борода. – Покажи всем нам!

В самом-то деле… Гжегож мертв. Он уже мертв, она не сделает ему хуже. Она проведет эффектный ритуал, она так много читала об этом, что может сделать все с закрытыми глазами! Да, конечно, в современном мире, вернее, в том мире, каким он был три года назад, это считалось бы кощунством, глумлением над усопшим, надругательством над телом покойника. Но ведь раньше, гораздо раньше, целые столетия назад подобные ритуалы были нормой. И кто скажет, к чему сейчас ближе их общество – к цивилизованному строю или к тому, дикому, языческому? Если то, что предлагает Симеон, поможет им избежать проблем сейчас и вероятной расправы в дальнейшем, будет огромной ошибкой не воспользоваться шансом. Потому что второго шанса судьба может и не дать.

Урсула забормотала слова на древнегерманском; в пещере воцарилась полнейшая тишина, только голос немки шелестел под черными сводами.

Гжегож не шевелился, не дышал, его лицо было белее мела, а вокруг кошмарных ран на щеке и темени кровь уже почернела и подсохла. Урсула перешла на русский, начала произносить только что придуманное пророчество:

– Ми… Ми получать освобождение. Ми стать вольными, как волки, жить наверху, быть самая сильная стая…

А затем, решившись, зажмурилась, перехватила нож посподручнее и со всей силы полоснула лежащего по горлу.

И вдруг он отчаянно задергался! Воздух заклокотал в его глотке, вспух кровавыми пузырями вдоль длинного разреза. Сапега выпучил глаза, и Урсула с ужасом увидела, как они мутнеют, как быстро из них уходит жизнь…

– Убила, уби-ииила-ааа!!! – В пещеру ворвалась Божена; ее не было здесь во время драки, не было, когда муж остался лежать на грязном, взрытом каблуками дерущихся мужиков насыпном полу; она увидела только завершающее действие Урсулы. Подбежав к мужу, женщина рухнула на колени, дотронулась до его волос, издала душераздирающий вопль и лишилась чувств.

«Что я наделала? – билось в мозгу немки. – Что же я наделала?!»

Несколько долгих секунд она смотрела на Симеона расширившимися глазами, затем поднялась и, не помня себя, побрела прочь.

Рассудок вернулся к ней позднее, и в первый момент она подумала, что лучше бы не возвращался, потому что осознала себя Урсула стоящей наверху, подле стен монастыря. Со времени Катастрофы прошло три года, всего три года – а значит, уйдя из Могильника, она обрекла себя на гибель. Возможно, смерть ее будет не столь мучительной, как у несчастного Гжегожа, но и не столь быстрой – уж это наверняка. Здесь, наверху, без средств защиты, без медикаментов, без надежного укрытия – сколько она протянет?

«Это возмездие, – смиренно констатировала Урсула. – Это кара за то, что ты убила человека».

Теперь не было пути назад, Могильник отторг инородное тело.

* * *

Монастырский двор был завален полуистлевшими трупами – и это стало для Урсулы еще одним неприятным сюрпризом и предостережением. По всей видимости, кто-то из жителей пытался укрыться за стенами монастыря, не доверяя современным постройкам или не имея возможности быстро добраться до более солидного укрытия; другие же, видимо, тянулись в освященное место за защитой и помощью иного рода.

За три года в Могильнике Урсула уже забыла, что смерти может быть так много. И она не представляла, что здесь, наверху, непогребенные тела будут так вопиюще, так бесстыдно выставлять себя напоказ. Когда друзья заговаривали о тех, кто навсегда остался снаружи, кто погиб в первые дни после Катастрофы, девушке представлялись больничные койки, лаконичные морги, аккуратные могилки… Безумие какое-то! Откуда здесь взяться тем, кто похоронил бы несчастных горожан, застигнутых смертью где угодно, только не в своей и не в больничной постели?