Свидетельство

Братья, как только могли, изо всех сил днем боролись с кустами: они спиливали их до основания, топорами вырубали корни, даже разводили костры, пытаясь выжечь и след от проклятого отродья. Но что бы они ни делали, какие бы усилия ни предпринимали, ночью ненавистная зелень распрямлялась и поднимала голову вновь. Невозможно было понять, как растительность, уничтоженная дотла днем, с наступлением сумерек вновь появлялась и властно манила к себе обнаженные дикие орды.

Люди начали поклоняться кустам, они уже, не стесняясь, обвивали свои одежды растительностью, а некоторые даже умудрились сочинять гимны, посвященные их плодовитости, и, не скрываясь, открыто распевали их на улицах города. Безразлично взирали они на то, как братья из последних сил борются с зелеными насаждениями, словно зная, что вскоре, в сумраке, все равно наступит их час. Ведь ночью никто из самоотверженных родственников не мог даже помыслить себе о том, чтобы подступиться к кустам, – толпа разорвала бы его на части. Ночью заросли были неуязвимы.

Наваждение это, немыслимое это исступление прекратилось столь же неожиданно, как и началось: в одну из адских ночей в конце месяца элюля вдова садовника, не выдержав огня, сжигавшего ее лоно, прыгнула в самую гущу кустов. На глазах у сотен обнаженных людей кусты разверзлись, приняв долгожданную жертву: вдова садовника забилась, крича нечто нечеловеческое, волосы ее встали дыбом, ноги распахнулись с неимоверной силой, ее подкинуло ввысь, живот выгнулся, груди поднялись, страшная судорога пронзила все ее тело, она взвыла и рухнула в чрево кустов.

Многие потом утверждали, что они видели, как разорванное ее тело долго еще билось в прожорливой ветвистой утробе. Люди, всего минуту назад скакавшие и развратничавшие, словно дикие звери, застыли в оцепенении. Дрожь, похожая на содрогание, прошла по кустам. Все замерло, и пронзительная тишина повисла в воздухе. Слышно было лишь дыхание людей и тихий хруст прожорливых веток.

– Никто из этих людей! – И тут садовник вдруг вскочил на ноги и потряс кулаками. – Никто! – Лицо его изменилось, и гримаса ненависти застыла на нем. – Никто даже не пошевелил пальцем, чтобы помочь ей. Они не сделали ни-че-го! – закричал он. – Их много было в первом ряду, тех, кто мог бы спасти ее! – Дыхание его стало прерывистым, и мне показалось, что еще чуть-чуть – и он в бессильной ярости набросится на меня. Но постепенно, медленно он успокоился, плюхнулся на диван и вновь продолжил рассказ.

Итак, толпа замерла от ужаса, и никто не решился сделать даже шаг, чтобы помочь его матери. Но вот кусты вновь зашевелились, как будто бы сильный ветер взрыхлил их шерсть, медленно стали они втягивать, подбирать свои ветви, листья свернулись в комки, кусты ужались, а еще через миг вся цепь зарослей, словно выдохнув, прыгнула и приблизилась к людям. Голые жители города, завороженно глядя на ожившую густую зеленую массу, затаили дыхание. Кусты вновь шевельнулись, прямая их цепь дрогнула и не спеша, сантиметр за сантиметром, стала ползти на людей. Концы этой огромной цепи, подкрадываясь, начали приближаться друг к другу. Вот кусты образовали уже гигантский полукруг, концы которого стали стремительно смыкаться. Застывшие люди, в онемении наблюдавшие это движение, вдруг закричали, задвигались, с дикими криками понеслись в разные стороны, намереваясь вырваться из сжимающегося круга, но кусты опережали их, неумолимо сдвигаясь и закрывая проход, через который хотела прорваться толпа. Кустарник, будто содрогаясь от вожделения, своими ветвями цепко хватал людей. Ветки обвивались вокруг ног, талий, грудей, впивались им в волосы и забивали листьями рты. Люди, хрипя и задыхаясь, бились в этих смертельных объятиях. Стебли вырвали у кого-то огромный член и теперь победно размахивали им над орущей метущейся толпой. Какую-то женщину насадили на сук и насиловали прямо на глазах обезумевших родственников. Кого-то подняли за ноги и теперь волокли по земле. А кого-то, подбросив в воздух, поймали на лету и заглотили живьем.

Люди от ужаса и бессилия готовы были сойти с ума. Казалось, этому кошмару не будет конца. Заросли неистовствовали, поглощая людей. Шестнадцать братьев на другом конце города, заслышав предсмертные крики несчастной толпы, схватили свои пилы и топоры и бросились на спасение. Но они не могли приблизиться к прожорливому зеленому месиву – их время еще не наступило. До рассвета они были бессильны: кусты пожрали бы их вместе с толпой. Стоя на почтительном расстоянии от разбушевавшейся стихии, рыдали они, наблюдая за страданиями соотечественников.