Свирепая справедливость

– Прекрасно, – сказал Питер. – А здесь мы организуем несчастный случай. Неисправность акваланга, нападение акулы на глубине, трупа нет.

– Ладно! – согласилась она.

– Ты будешь официально считаться мертвой, пока мы не выйдем на Калифа, – сказал Питер. Это прозвучало как приказ, но Магда не возразила, и он продолжал: – Если я исполню желание Калифа и убью тебя, я стану для него ценным приобретением. Я докажу свою нужность. Он начнет ценить меня. И даст возможность подойти поближе. По крайней мере у меня будет возможность проверить несколько безумных идей.

– Только не делай мою смерть чересчур убедительной, любовь моя. Полиция Таити меня очень любит, – сказала Магда. – Мне бы не хотелось, чтобы ты окончил свои дни на гильотине в Туаруру.

Питер проснулся первым и, приподнявшись на локте, принялся рассматривать ее лицо, находя все новые и новые черточки, радуясь бархатистой коже, такой чистой, что поры становились заметными только с очень близкого расстояния. Потом он перевел взгляд на ее загнутые ресницы, которые темным частоколом окаймляли веки спящей, вдруг Магда открыла глаза, огромные черные озера зрачков быстро сократились, взгляд сфокусировался, и Питер впервые заметил, что радужка у нее не сплошь зеленая, в ней множество золотых и фиолетовых точек.

Удивление от того, что она увидела его над собой, сменилось удовольствием. Магда закинула руки за голову, прогнула спину, как пробудившаяся пантера. Атласная простыня соскользнула до пояса. Магда потягивалась чуть дольше, чем было необходимо, сознательно демонстрируя свое тело.

– Теперь каждое утро, когда я буду просыпаться без тебя, для меня потеряно, – хрипло прошептала она, протянула руки, чтобы обнять Питера, грациозно обхватила его голову, по-прежнему изгибая шею, и выступающие темно-красные соски задели густые волосы у него на груди. – Притворимся, что так будет вечно, – прошептала Магда. Ее губы были в дюйме от лица Питера, ее дыхание благоухало розами, от нее исходил аромат зрелой, начинающей возбуждаться женщины; она широко раскрыла губы, прижалась к губам Питера, с низким стоном желания глубоко втянула его язык. Ее смуглое стройное тело прижалось к нему, руки переместились с шеи на спину, длинные ногти впились в его торс, остановившись на самом пороге боли.

Питер возбудился так быстро и так мощно, что Магда снова застонала. Ее только что напряженное тело стало мягким, словно фигура из воска, которую слишком близко поднесли к огню, ресницы затрепетали и закрылись, бедра раздвинулись.

– Такой сильный... – пролепетала она низко, и Питер приподнялся над ней, чувствуя себя неуязвимым и могущественным.

– О Питер! – воскликнула она. – Да, так. Пожалуйста, так!

Оба приблизились к мгновению, когда каждый теряет себя и на краткое мгновение становится частью божества.

Потом они долго лежали рядом в огромной постели. Лежали на спине, вытянувшись, не касаясь друг друга, только переплетя пальцы рук.

– Я уйду... – прошептала Магда, – я должна уйти, но не сейчас. Еще нет.

Он ничего не ответил – это оказалось ему не под силу, – а ее голос все звучал, томный от наслаждения.

– Я заключу с тобой сделку. Дай мне еще три дня. Только три дня счастья. У меня так впервые. Я никогда такого не знала. К тому же, кто знает, вдруг это в последний раз...

Питер хотел приподняться и возразить, но Магда сжала его пальцы, заставляя замолчать, и продолжала:

– ...может быть, в последний, – повторила она. – И я хочу получить все возможное. Три дня, в которые мы не будем упоминать Калифа, не будем думать о крови, трудах и страдании. Если ты подаришь их мне, я сделаю все, что скажешь. Договорились, Питер? Скажи «да».

– Хорошо. Да.

– Тогда скажи снова, что ты меня любишь. Не могу сказать, что ты меня этим балуешь.

Он часто повторял это на протяжении трех волшебных дней и не лгал; и всякий раз Магда воспринимала эти его слова с нетускнеющей радостью. Все это время они не разлучались.

Не разлучались, когда неслись по теплой глади лагуны, откидываясь назад, прямыми руками держа буксир. Лыжи гневно свистели, вздымая сверкающие водные крылья, когда парочка разворачивались в па-де-де, смеясь сквозь ветер и рев двигателей яхты, а Хапити, лодочник-полинезиец, сочувственно посматривал на нее с мостика.

Не разлучались, когда спокойно плыли сквозь загадочные голубые и пятнистые глубины, и единственным звуком был свист воздуха в аквалангах и мягкий шорох вечного биения океана; не разлучались, когда, держась за руки, спускались к забытому корпусу японского самолета, заросшему водорослями и населенному множеством прекрасных маленьких существ.

Не разлучались, когда молча опускались с крутого стального утеса покатой кабины, казалось, уходившей в бесконечные глубины, отчего внезапно нападал страх лишиться опоры и кануть туда, где свет с поверхности тускнел и исчезал.