Свобода

Один из способов представления коммунистических обществ (как они исторически возникли в некотором числе стран на всех континентах) состоит в том, чтобы вообразить их как распространение тех жизненных условий, которые в потребительском обществе связаны с бедностью, на общество в целом. Это не обязательно означает, что все члены коммунистического общества живут в бедности (мы видели, что бедность – это вопрос относительной «социальной неэффективности» и что особый характер бедности в современных капиталистических обществах вызван тем, что это «отклонение от нормы» – нормы, которой является потребительская свобода). Это даже не указывает на какой-либо конкретный, определенный уровень жизни. Но это указывает на степень влияния, которое индивид может оказывать (индивидуально в качестве потребителя или коллективно в качестве гражданина) на свои потребности и их удовлетворение. Такие «условия жизни», распространяемые на общество в целом, – это условия гетерономии, ограничения индивидуального выбора до уровня практического уничтожения. Самая глубокая аналитика обществ коммунистического типа ищет «сущность» таких обществ именно в том, что индивидуальными потребностями управляет государство. Ференц Фехер, Агнес Хеллер и Дьёрдь Маркуш определяют коммунистическое государство как «диктатуру над потребностями»[63]. В чем состоят потребности индивидов и как и насколько их следует удовлетворять, решается политическим государством и проводится в жизнь бюрократией; индивиды, потребности которых определяются таким способом, имеют мало влияния как на государственные дела, так и на бюрократию. У них нет, так сказать, ни «ухода», ни «голоса».

Убогая, нищенская жизнь при коммунизме, пресловутый дефицит потребительских товаров, огромное количество времени, необходимое, чтобы достать самые элементарные товары, – часто объясняются неумелостью планировщиков, недостатком стимулов к добросовестной работе или всеобщей коррупцией. Вопрос, однако, в том, является ли очевидное отсутствие потребительской свободы и надлежащего контекста для ее развития проявлением некоей «неисправности» в функционировании плохо управляемой системы или же существенным принципом ее управления. Можно утверждать, что верно как раз последнее: коммунистическая система составляет альтернативу обществу, интегрированному посредством потребительского рынка, что отсутствие потребительской свободы – самый главный и неотъемлемый атрибут такой альтернативы. Политическое могущество государства основано здесь на способности государства «детерминировать детерминанты» индивидуального поведения. Эта неодолимая способность зависит от отсутствия «ухода» и подавления «голоса». Зрелый потребительский рынок предоставил бы возможность «ухода»; свобода выбирать между конформизмом и недовольством теоретически (хотя и необязательно практически) сделала бы слышимым «голос». Отметим, что повсеместность политического регулирования, проникающего в самые укромные уголки индивидуальной жизни, отзывается «политизацией» проблем, которые иначе не имели бы для государства никакого интереса. Всякая личная проблема сразу же становится политическим вопросом; ее нельзя решить, не вовлекая какие-то ответвления политической власти. Попытка индивидов использовать собственную изобретательность при решении жизненных задач потенциально опасна, поскольку подрывает принцип детерминации индивидуального социального положения высшей политической волей и, соответственно, воспринимается как коррупция. Если в капиталистически-потребительском обществе государство может смотреть на распространение политических и социальных идей равнодушно – поскольку ни системная, ни социальная интеграция уже не зависят от всеобщего согласия с какой-то конкретной легитимизирующей формулой, – то коммунистическое государство колеблется от каждого выражения индивидуального недовольства; не предлагая никакого ухода от политики, оно не может надеяться, что тенденция к «сопротивлению голосом» сама собой рассеется. Коммунистическое государство должно всерьез опираться не столько на реальное согласие с ее легитимизирующей формулой, сколько на подавление любой попытки политической мобилизации несогласия; или, точнее, любое проявление коллективного недовольства сразу же приобретает с точки зрения государства характер политического несогласия.