Свобода

Наш обзор внутренней организации потребительски-капиталистического общества и его сравнение с коммунистическим обществом, сознательно организованным на противоположном принципе, предполагает политически-бюрократическое угнетение как единственную альтернативу потребительской свободе; по крайней мере, как единственную «реально существующую» альтернативу (в отличие от альтернатив, объявленных желательными, но еще не прошедших окончательной проверки практикой или теоретическим правдоподобием). Более того, наш обзор предполагает, что для большинства членов современного общества индивидуальная свобода, если она доступна, выступает в форме потребительской свободы, со всеми ее приятными и не столь приятными атрибутами. Как только потребительская свобода берет на себя заботу об индивидуальных нуждах, о социальной интеграции и о системном воспроизводстве (а потребительская свобода действительно заботится об этих трех вещах), то принудительное давление политической бюрократии может быть ослаблено, прежняя политическая взрывная сила идей и культурных практик рассеивается, и множественность мнений, жизненных стилей, верований, моральных ценностей или эстетических взглядов может развиваться без помех. Парадокс заключается, конечно же, в том, что такая свобода выражения отнюдь не ставит систему или ее политическую организацию под контроль тех, чьи жизни она по-прежнему определяет, пусть и дистанционно. Свободы потребления и выражения избавлены от политического вмешательства, пока они остаются политически неэффективными.

5 Будущее свободы. Некоторые выводы

Компетенция социологии кончается там, где начинается будущее. Самое большее, что может сделать социолог, думая о будущем облике обществе, – это экстраполировать свои наблюдения за его нынешним обликом. Поступая так, наш социолог не очень отличается от обычных разумных людей. Думая о ландшафте, еще спрятанном за горизонтом, мы воображаем его похожим на то, что мы видим вокруг; мы ожидаем «еще порцию того же самого». Мы не знаем, конечно, насколько обоснованы наши ожидания. Не знает этого и социолог. Претендуя на знание, он ставит под угрозу свою профессиональную добросовестность. Социология развивалась как ретроспективная мудрость, а не как современная версия прорицательства.

Неспособность предсказать будущее с той же уверенностью, с какой рассказывается прошлое или описываются текущие тенденции, – не вина социологии и не дает права обвинять социологов в невнимании к будущему или в порочной методологии, пригодной только для тех аспектов человеческой жизни, которые уже отстоялись или окостенели в виде зарегистрированных фактов. Даже отвлекаясь от спорного вопроса, мыслима ли альтернативная методология в принципе, можно утверждать, что она не сделала бы предвосхищающее видение будущего намного более определенным. И причина тому относительно проста: человеческий удел не предзадан прошлым. Человеческая история не предопределена ее прошлыми стадиями. Тот факт, что нечто имело место, даже в течение очень долгого времени, – не доказательство, что так и будет продолжаться. Каждый момент истории – это развилка путей, ведущих к нескольким будущим. Человеческое общество существует на перекрестках. То, что в ретроспективе предстает как «неизбежное» развитие, в свое время начиналось как вступление на одну дорогу из множества лежащих впереди.

Будущее как раз и отличается от прошлого тем, что оставляет простор для человеческого выбора и действия. Без выбора нет будущего – даже если выбор состоит лишь в том, чтобы воздержаться от выбора и плыть по течению. Точно так же нет будущего и без действия – даже если действие не может избавиться от привычных паттернов и не допускает возможности перемены. Именно по этой причине будущее всегда «еще-не», не определено, открыто.