Свое путешествие ты не заканчиваешь

— Это… это правильно! — бормотала Полли. — Вы такая сильная, я думала, что вы никогда не плачете! А слезы — они поливают наши цветы. И если дашь взрасти цветку печали, то вырастет потом и цветок любви. Мне так бабушка говорила. Та, которая уже умерла. Но, простите, вы не произносите это слово…

***

Я не сразу выбрала, о чем писать — меня распирало от тем и сюжетов. И все они мне в итоге начинали казаться неуместными. Потому что ведь это страница о Бореньке, о мальчике, которого я не знала, и потому мои причитания вряд ли кому-то интересны. Я чувствовала себя приглашенным чужаком, и чтобы как-то освоиться в группе, стала искать, что пишут здесь такие же чужаки, как я. Но, как выяснилось, они скорее не писали, а публиковали прекраснодушные картинки — букетики, котики, игрушки. Что ж, это куда безопасней собственных мыслей, и это создавало странице "Боря навсегда" миленькую маскировку. Мол, мы такие же, как все, мы вовсе не о боли, не о потере ребенка, не о страданиях инвалида! Меня даже пронзила дикая мысль, что некоторые участники, отстраняясь от трудно постижимого несчастья, подспудно пытались утешить Ларису обывательским "отмучился". Дескать, ребеночку теперь хорошо, теперь и ты можешь отдохнуть… Впрочем, может, я зря на них. Может, это просто моя сверхчувствительность к шаблонам-утешалкам, ко всем этим "держись", "крепись", "постарайся радоваться солнышку", "ты молодая, родишь еще"… Не буду в них вдаваться, ибо во мне просыпается здоровое желание бить стулом по голове.

Куда интересней пустых картинок-финтифлюшек были рисунки Бори, которые опубликовала Лариса. И откуда в детях этот лучезарный сюрреализм, этот легкий выход за пределы гравитации всех сущих долженствований? Хотя вопрос риторический, конечно… Мне очень понравился большой гриб с лазурного цвета шляпкой и надписью на ней "Бох". Вот такой божественный гриб мироздания! Митеныщ, кстати, тоже рисовал. Еще дошкольником, самозабвенно и размашисто. Изобразительные опыты пришли к нему раньше музыки. У меня сохранились его рисунки! Белый кот… индейская лодка, в которой спят индейцы и потому ни одного не видно… его любимая игрушечная собака… И даже первый человек, с которым мы его оставили в четыре года, не считая, конечно, бабушек, был художником. История эта уходит корнями в далекое прошлое, потому что связана с одним персонажем, которого назову здесь Хансен. Я не хочу приводить его подлинного имени или прозвища, потому что не собираюсь говорить о нем ничего хорошего. При этом я вовсе не утверждаю, что он не заслужил доброго слова. Но хорошее о нем скажут и без меня, и, надо признать, наврут с три короба. Такой уж он человек. Но к делу.

Хансен, которого я назвала так из-за его отдаленного внешнего сходства с профессором Хансеном из "Осеннего марафона" — только наш моложе, конечно, и куда вреднее! — был рафинированно одаренным мизантропом, помешанным на своем европейском происхождении. Он тщательно изображал лютого сноба-интеллектуала, и даже утверждал, что у него мама из Норвегии, и что у него норвежская фамилия. Разумеется, на поверку у него оказалась куда более прозаичная фамилия, но это дознание устраивала не я. В молодости не сразу понимаешь, зачем товарищ гнет такие густые понты и живет при этом в унылой многоэтажке в Зеленограде. Но Хансен и тут находил повод для превосходства: мол, вы-то безродные понаехавшие, а у меня московская прописка. Без умолку хвастать, как он каждый год живет полтора месяца в тундре; что у него есть собственные апартаменты в берлинском сквоте; что он знаком с Брайаном Ино; играть на волынке и харди-гарди; плести, что участвовал в войне в Эквадоре и что у него сын от представительницы древнего индейского племени — и при всем этом гордиться московской пропиской?! Думаю, что комментарии тут излишни.

Напомню, что Хансен был одарен, но каким-то непостижимым для меня образом. Он с мастерством, достойным лучшего применения, рисовал странных рептилий, которые мне совсем не нравились, но что-то заставляло меня лицемерно подпевать хвалебному хору. И только много позже я поняла, что это было… Однажды Хансен завил влюбленной в него особе: "Я встречусь с тобой только лишь из христианских побуждений". Вот именно эти христианские побуждения и заставляли меня не выдавать своего истинного отношения к хансеновским художествам.