Своя земля

— Да ведь как сказать? Мы, мужики, тоже вроде баб, — услышим что, промеж себя пересудачим. Либо у лектора, мол, какая промашка насчет сроков вышла, либо мы, тумаки, не поняли, чего надо ждать.

— Ну, а теперь? — заинтересованно спросил Николай Устинович.

— Теперь? Теперь много способнее стало, — совсем простодушно проговорил старик и посмеялся с довольством. — Поворот в жизни такой, что вроде бы износу в себе не замечаю. И завлекательно, конечно, взглянуть, как оно дальше будет, к чему придем. У нас, стариков, тоже интерес обнаружился, от радио и палкой не отпугнешь.

— Выходит, не поверили вы лектору, — сказал Червенцов с мимолетной усмешкой.

— Как не поверили! — возразил Аверьян Романович. — Очень даже поверили. Русский человек доверчиво живет. Ты покажи, что хорошо, мне и понравится, только чтоб интерес у меня был, без интереса никак нельзя.

В калитку быстро вошла Анастасия Петровна, на ходу отряхивая ладонями подол платья. Налет пыли покрыл ее с головы до ног, брови сделались мохнатыми, пушистыми, вокруг глаз будто темные ободки. Опираясь рукой о перила крыльца, она сбросила с голой ноги тапочку, вытряхнула из нее пыль, окинула другую.

— Задержалась я, а вы тут, наверное, голодные и скучаете, — весело заговорила она. — Минутку обождите, я соберу что-нибудь покушать…

От нее так и пахнуло на Червенцова чем-то очень домашним, уютным, словно и в самом деле здесь был его дом и вот он сидит на чисто вымытом крылечке, наслаждаясь теплом и тишиной летнего вечера. Тряхнув головой, он сказал:

— О нас не заботься, все равно Артемки нет, где-то застрял сынок. Лучше посиди-ка с нами, отдохни, послушай, что Аверьян Романыч рассказывает.

— Я сейчас, только умоюсь и платье сменю, вся запылилась в дороге.

Через несколько минут она снова появилась на крыльце, уже в другом платье, посвежевшая от воды. Радуясь ее присутствию, Николай Устинович подвинулся на порожке, чтобы она могла сесть между ним и Харитоновым. Анастасия Петровна как бы не заметила этого движения и уселась на краю крыльца, повыше старика.

— Там такая пылища, страсть, — сказала она, касаясь ладонями своих полыхающих щек, и смешливо сморщила губы. — Модница наша, Клавдюшка Кичигина, в крепдешин разрядилась, а теперь чуть не плачет, платье жалеет, как бы не сгубила.

— В район ездила? — спросил Харитонов.

— Туда, Аверьян Романыч, в район. На партийном активе была.

— Чего там решали?

— Многое, сразу не перескажешь. Будут птицефабрику у нас строить, на двадцать тысяч кур.

Старик неодобрительно хмыкнул.

— Значит, под корень должность мою ликвидируют.

— Это почему же под корень? — удивилась Анастасия Петровна. — Ты-то при чем тут?

— Куры всех коней поедят, вот почему, — угрюмо сказал Харитонов. — Взяли моду курей мясом кормить, будто львы они, и коней под нож пустили: они, мол, себя не оправдывают. Кто же вас хозяевами назовет! Ну, а переведем коней, чем птицу ублажать будете, за коров приметесь, али как?

— Ты уж скажешь!

— А не правда?! — с торжествующим, укором воскликнул Харитонов. — Сколько коней свели, ты не считала? Что месяц, то голова, а то и две. И все на птичник пошли, ненасытной этой птице.

— Остынь, Аверьян Романыч, что ты напраслину говоришь! — возмутилась Анастасия Петровна. — Умные люди советуют животную пищу курам давать, а с бойни отходов не навозишься, сам понимаешь. Вот и резали коней, да каких резали? Плохих, тощих, от них и толку не было. Что зря говорить об этом.

— Какое слово — тощих, а! — заволновался-Аверьян Романович. — Да откуда им в теле быть? Кормим чем попадя, травой да соломой, а с соломы какая сила, набьет брюхо, как мешок травяной, где тут силе набраться… Послушай, Николай Устиныч, что они попридумали. Объявили у нас травопольную борьбу и начисто вывели овес, хотя бы для смеху гектаров десять посеяли. От него, мол, никакого прибытку, мало этих самых кормовых единиц. Лишили коней овса, они и запах его забыли. Сенца и то не вволю даем, одной соломой годуем. Скоро совсем как шкилеты поделаются. Какой же это порядок! Что в малом, что в большом хозяйстве без коня как без рук, а у нас к лошадям нет интересу…

— Ты выдумаешь, будто у нас о конях и вовсе заботы нет, — сказала Анастасия Петровна.

— Не вижу. — Старик упрямо покачал головой. — Не вижу, Настюшка. У меня душа переворачивается, когда взойду в конюшню. Чем наших коней обихоживать — и не придумаешь, Ты-то этих дел не знаешь, не касаешься их.

— Все-то ты напраслину говоришь, — опять повторила она. — Сам же знаешь, что не так.

— Вот объясни мне, Николай Устиныч, — не слушая ее, заговорил Харитонов. — Сколько я помню себя, и отца, и деда моего, все мы от земли кормились, к ней приставлены были. И все мужики так-то. Богатства большого не было, но и без хлеба не сидели, а на маслену в любой хате блины. Жили мы по своему расчету, и овес сеяли, и клевер, без них ни одно хозяйство не обходилось. А вот курей-то не догадались кониной подкармливать, — начетисто было, по глупому нашему рассуждению. Не мотай головой-то, не мотай, аль я неправду говорю, Настя? Ты ж сама в крестьянстве возросла…