Своя земля

Темно-рыжий и мохнатый шмель, брунжа, как расстроенная басовая струна, подлетел к ногам Бережного, нацелился присесть на белый цветок кашки. Алексей ударил его стебельком, шмель перевернулся, упал на спину, с сердитым жужжанием выполз из спутанной травы и низко полетел над землей. Провожая его взглядам, лейтенант сказал задумчиво:

— А впрочем, до конца войны нужно еще дожить.

— Ты что-то раскис нынче, Алешка, — проговорил Червенцов и вдруг крикнул, вскакивая на ноги: — А ну, извозчик, к самолету!

Над аэродромом, рассыпаясь красными искрами, взлетала ракета…

На этот раз немецкие истребители перехватили девятку Червенцова прежде, чем она сблизилась с новой волной бомбардировщиков. День для немцев выдался неудачный, лишь часть «юнкерсов» и «хейнкелей» смогла появиться над железнодорожным узлом, но еще больше самолетов было сбито и повреждено. И все же, надеясь на что-то, на какой-то случайный козырь, немецкое командование с непонятным упорством посылало все новые и новые эскадрильи на город. Уже в первые минуты боя Червенцов, вопреки своим правилам, погорячился и, словно молодой, неопытный летчик, открыл огонь по избранному им немцу раньше, чем было нужно, и промазал. Но немец еще раньше испуганно отвильнул от ястребка.

Сделав крутой вираж, Червенцов погнался за ним. В этой скоропалительной свалке было трудно уследить за тем, что происходило вокруг: свои и чужие истребители, казалось, спутались в огромный, катящийся по небу клубок. Уже настигая немца, капитан увидел, как мимо промчался самолет Бережного и тотчас же к его хвосту пристроился «мессер» и обстрелял сзади. И тут же, на параллельном курсе, появился второй, и оба они навалились на Лешку.

С близкого расстояния Червенцов дал наконец удачную очередь из пушек по преследуемому «мессеру», и тот начал падать, а летчик комком вывалился из него, и над ним вспыхнул розовый купол парашюта. И тут капитан увидел, как, объятый дымом и пламенем, ястребок Бережного, беспомощно переваливаясь через крыло, стремительно несется к земле и два немецких истребителя, набирая высоту, уходят от него.

А ястребок падал и падал и, вдруг склонив нос вниз, камнем ринулся к земле…

Алешу Бережного только вечером привезли в полк, и носилки с ним поставили на опушке березового леска. Он лежал прямой и строгий, рукав комбинезона разорван на плече, и в прореху проглядывало оголенное тело, нога была как-то странно подвернута вовнутрь носком. Оранжевые лучи вечереющего солнца, пробиваясь сквозь частую сеть листвы, испятнали тело лейтенанта. Безвольно раскинутые кисти рук и лицо с лиловой царапиной у виска пугали страшной желтизной. Всегда такие задорные, с озорным блеском, Лешкины глаза были плотно прижаты веками, будто он зажмурился от яркого света. В первый момент Червенцову почудилось, что на носилках лежит не Лешка, а кто-то другой, до странности похожий на Лешку, но тяжкий, грузный, вдавленный всем своим телом в полотно носилок. Глядя на мертвые руки, покорно положенные вдоль туловища, он чуть не застонал от невыносимой боли, которая сжала сердце так, что было трудно дышать. Боль все накапливалась, и теснее и теснее становилось в груди.

Усталые, совершенно обессилевшие после пяти вылетов, летчики молча подходили к носилкам, сняв шлемы, недвижно стояли над Алешей и так же молча отходили к самолетам. Вечерело, со степи потянуло сухим теплом разогретых трав и тревожным запахом бензина и гари, но немцы могли еще повторить налет, и весь полк находился в боевой готовности.

Опустив голову со спутанными волосами, Червенцов застыл у носилок и как-то вниз и вкось смотрел на Бережного суровыми и неподвижными глазами и напоминал большую, угрюмо нахохлившуюся птицу.

— Леша, дружище мой!

Подошел замполит полка, положил руку на плечо капитана.

— Будет, Николай, — как-то по-домашнему сказал он. — Иди отдохни, нынче тяжелый день.

Червенцов грузно откачнулся от носилок и пошел к своему самолету, шатаясь и волоча ноги с великой усталостью. Отойдя несколько шагов, он повернулся к замполиту и, скрипнув зубами, глухо выговорил:

— В бога, в чертово колесо… Это я виноват, майор… Проворонил я Лешку…

— А ну не психуй! — внушительно приказал замполит…

Сняв шляпу, Николай Устинович стоял у могилы, по углам больших губ пролегли резкие складки, точно две глубокие борозды. Анастасия Петровна, двигаясь легко и бесшумно, разложила на могиле цветы, пучок васильков заложила за рамку, выбросила за ограду истлевший венок. Несколько минут она молча постояла рядом с Червенцовым, — оба высокие, постаревшие, вспоминая того, третьего, что лежал перед ними в закаменевшей земле.

— Надюшка сделала, — сказала она, показывая глазами на рамку. — Девчушкой бегала сюда, цветы носила, да и теперь наведывается…

Он молчал.

— Вместе с девчатами и сирень посадила, и оградку выкрасила. Видишь, как хорошо тут… будто за родной могилкой ухаживает.