Своя земля

Владимир Кузьмич нагнал гурьбу женщин. Вскинув тяпки на плечи, они шли по старой полевой дороге. Среди них решительно вышагивала темноликая, сухопарая старуха. Разводя свободной рукой и живо поворачивая головой в белом, туго повязанном платочке, она что-то рассказывала бабам. Услышав топот копыт, женщины неторопливо разошлись по краям дороги, утопая до колени в молодой пшенице.

— Анна Матвеевна, — узнавая старуху, сказал Владимир Кузьмич и придержал жеребца. — Как же так получилось? Мы флаг подняли в честь звена, а вы на свеклу идете. И много осталось прорывать?

Старуха вскинула на него блестящие, переливающиеся темным огнем глаза, певуче ответила:

— Никакой промашки нет, мы свое покончили, помочь собрались.

— Кому же помочь?

— А кому придется, у кого задержка, тому и поможем. Ты за нас не сумлевайся, Володи мер Кузьмич.

— Ну, спасибо, бабочки! — снял фуражку Ламаш. — Доброе дело затеяли… Эх, не уместитесь на моем драндулете, а то с ветерком доставил бы на место, с почетом, чтобы все видели, какая у нас гвардия.

— Ладно, ты поезжай себе, дороги нам не закрывай, — сказала Анна Матвеевна. — Сами доберемся.

Владимир Кузьмич хлестнул вожжами по спине жеребца, и тот махом рванул дрожки. Женщины что-то закричали вслед, но крики заглушил топот копыт и гром колес.

На дальнем конце свекловичного поля пестрели платочки. Женщины работали, склоняясь до земли, и солнце нещадно пекло их спины. Владимир Кузьмич перевел жеребца на шаг, чтобы его заметили издали, — знал, что на такой работе женщины в жару, когда и дышать нечем от зноя, порой сбрасывали с себя все, оставаясь в одних рубашках. И на этот раз его появление вызвало переполох: несколько белых фигур, пригнувшись, перебежали за огромный, крытый соломой шалаш.

Он медленно подъехал к шалашу, привязал жеребца к вылезшей из соломы сохе. С другой стороны выбегали те, кто скрывался за шалашом, лукаво поглядывая на Ламаша. Позади всех выскочила рослая, статная молодая женщина, дочь Анастасии Петровны. Оправляя на груди легкую ткань сарафана, она обернула к председателю смеющееся лицо с нежным румянцем на чуть смуглых скулах.

— Хотя бы часового поставили, а то застанут вас врасплох, — упрекнул Владимир Кузьмич.

— Не застигнете, у нас глаза острые, мы вас еще на бугре увидели, — засмеялась она.

— К вам подмога идет, Надя. Я обогнал ее.

— На что она, мы сегодня и так кончаем, — сказала она и побежала догонять подруг, мелькая из-под юбки загорелыми икрами сильных ног.

В эту минуту Ламаш увидел и Анастасию Петровну. Она шла к нему через поле, сняв с головы белый платочек и смахивая им разгоряченное лицо. И в ее улыбке, и в глазах было то же самое выражение лукавства, тот же отсвет трепетного смеха, что и на лицах напуганных им женщин, словно он переходил от одной к другой, как в игре «Передай дальше».

— К вам Матвеевна на помощь идет со своим карагодом, — сказал Ламаш.

— А-а, выбралась старая, не утерпела все ж таки, — засмеялась Анастасия Петровна. — Да вот и они! Смотри, смотри, что-то там случилось.

На краю ржаного поля появились женщины. Они шли быстро и что-то кричали, показывая руками на далекий лес. Ламаш оглянулся. Черная, с сизым чревом туча, шевеля косматыми отростками, точно огромными лапами, выползала из-за леса, и ярко-белые, освещенные солнцем облака в панике как бы отступали по всему небу, очищая ей дорогу. Все застыло в неподвижности, смятенно ожидая прозы. «Как бы не градовая!» — всполошился Владимир Кузьмич.

Сухим жаром пахнуло из степи, как если бы кто-то отодвинул заслонку в печи, я сразу сделалось нестерпимо душно. Потом по зелени пробежала рябь, рожь на бугре заволновалась, заметалась под напором ветра из стороны в сторону, клонясь долу, и дуб размахался ветками, словно ловил что-то в воздухе, И вдруг все обволокло пепельным светом, внезапно надвинулись сумерки, далеко по полю пробежал солнечный луч и погас…

Со всего поля женщины с узелками и тяпками сбежались к шалашу. Обвалом грохнуло над ними небо, как будто что-то разорвалось в туче, зашелестели по траве веселые капли, и хлынул ливень, шумный и напористый.

— Шарахнет в шалаш, и капут нам, бабочки, — сказала Анна Матвеевна. Старуха не успела добежать до укрытия, ливень нагнал ее, сразу испятнал с головы до ног, и она, окинув платочек, вытирала мокрое лицо с очевидным удовольствием. Женщины были напуганы, встревожены, забились в глубь шалаша, лишь она осталась у входа рядом с Ламашом и смотрела, как хлещут по зеленой молоди и рыхлой земле дождевые струи, набухают и разливаются мутные потоки в рядках растений.

— Типун тебе на язык! — крикнула какая-то женщина. — Господи, пронеси мимо такую страсть!

С треском и уханьем небо раскалывалось над полем, лиловые сумерки раз за разом разрывались вспышками сияюще-синего огня, и казалось, дождь припускается все напористее и веселей. Жеребец едва не опрокинул дрожки, повернувшись задом к косым струям, и при каждой вспышке испуганно шарахался и рвал соху, — хорошо, что она плотно вкопана в землю, хорошо, что жеребец привязан к ней вожжами, а не уздечкой, а то вырвался бы и умчался в поле.