Своя земля

— Ай и хороша банька! — поеживаясь мокрыми плечами, сказала Анна Матвеевна. — Сразу как прорвало, было не залилась, старая. Чуток ему подождать, прорывку закончили б.

— Как бы градом не побило, — вздохнул Ламаш.

— Какой там град, Володимер Кузьмич! Смотри, с краюшка голубенькое проглянуло.

Пушечные залпы грозы отодвигались куда-то в сторону, вокруг просветлело, и дождь ровно зашумел по соломе шалаша, промокшая зелень обвисла под дождевым севом. Бабы повеселели, перестали тесниться одна к другой, начали переговариваться. Недавно еще перепуганные насмерть, ничего не испытывавшие, кроме желания, чтобы гроза пронеслась над ними быстрее, теперь они подтрунивали друг над другом, старались представить все смешнее, чем было на самом деле.

— Ну, смилостивился твой господь, Фиска, — немного пренебрежительно сказала Анна Матвеевна. — Я, старуха, и то про господа не вспомнила, а ты кличешь его. Слабо ты звала, он, как твой мужик, глуховат.

Бабы сдержанно посмеялись.

— Ты известно — отчаянная, — с вызовом ответила большеглазая мягкотелая бабенка, зардевшись лицом.

Все посмотрели на нее. Краска еще больше разлилась по лицу Фиски.

— Будет вам, все перепугались. — Надя лукаво и весело поглядела на председателя. — Смотрите, Владимир Кузьмич и сам дрожит, никак не придет в себя.

— Я за вас дрожал, случится что — отвечай потом, — подхватывая шутку, засмеялся Ламаш, и в шалаше сделалось весело и шумно: гроза проходила и вместе с нею проходил страх.

Туча оказалась без града, сизо-свинцовый ливень отбушевал, и теперь шел спорый, теплый дождь, наливной, как называют мужики. Еще один-два таких дождя — и мало сказать, выправится ярь, как бы она не обогнала озимь.

— А что, Владимир Кузьмич, будет ли когда бабам послабление? — вдруг сказала Фиска. Оправясь от смущения, она бойко поглядывала на председателя светлыми круглыми глазами. — Вы небось сразу после дождя погоните: бабочки, за работу!

— А тебе не по вкусу, — усмехнулась Анна Матвеевна.

— Так грязь же, утопнуть можно.

— После дождя легче прорывать, пусть только ветерком обдует, — сказала Анастасия Петровна. — Возьмемся — и к вечеру смахнем.

— И когда нам полегчает — не видать, — вздохнула Фиска. — Сколько помню, все с тяпкой да с тяпкой. Картошек вовсе мало сажаем, там культиватор. Тут же целая прорва свеклы, а техника — баба да тяпка.

— Э-эх, видать, кланяться свекле, покуда ноги носят, — прозвучал чей-то огорченный голос.

— А правда, Владимир Кузьмич, — громко вырвалось у Нади. — Какие только посулы мы не слышали, а все одно и то ж. Мужики — хитрые, за них машина делает, только крути рулями туда-сюда, а мы своими жилами…

— Ты сладкое любишь, другой то ж, — перебила ее Анна Матвеевна. — Выбрось тяпку — откуда сахару быть? Нет, без нее не обойдешься.

Бабы заговорили громко, задиристо, наперебой. Не понаслышке знал Владимир Кузьмич, как нелегко женщинам весной, когда, склонясь до земли, день за днем ползают они почти на коленях по рядкам свеклы, обихаживая каждый росток. К концу прорывки белки глаз становятся розовыми, как у кроликов, от постоянного прилива крови, не оттого ль и ранние морщинки густой сетью оплетают глаза любой сельской бабы-трудяги. А в уборку! Тут уж непривычному человеку их труд иной раз каторгой привидится. Однажды поздней осенью, в первые морозы, Владимир Кузьмич ехал по заданию райкома партии в село Большие Лужки. В воздухе струилась мерзкая мокрядь: туман не туман, дождь не дождь — не поймешь. С пологого взгорка в междухолмье он различил неубранное поле свеклы. У самой дороги по прохваченной морозом ботве медленно полз трактор с подъемником, вгрызаясь стальными лапами в закаменевшую пахоту. Следом молча двигались женщины, лопатами выламывали вмерзшие в земляные глыбы корни. От холодного ветра и ледяной мжицы, летящей с низкого сизого неба, лица у них красные, воспаленные. Ламаш вышел из машины и спросил у ближайшей к дороге женщины, что они делают. Невысокая плотная баба, в ватнике и резиновых сапогах, с мешком вместо фартука, воткнула в землю лопату и выпрямилась. Серые большие глаза ее были печальны. «Вы спросите у наших начальников, чем они думают, — сказала она, с усилием разжимая зубы. — Сначала мы стоговали, потом картошку копали, а в октябре на свеклу вышли, вот и не управились». Она сняла рукавицы и потуже перевязала платок. Владимир Кузьмич неподвижными глазами смотрел на ее руки — черные, потрескавшиеся, изъеденные осотом и морозом. «Как солдаты на фронте», — подумал он, начиная дрожать от озноба.

— Нет, почему, можно обойтись и без тяпки. Ты слышала, Надя, что делают на Кубани?

Молодая женщина подняла брови.