Своя земля

Владимир Кузьмич заехал на стойбище посмотреть, как нагуливается молодняк, — давно обещал пастухам, да все не выкраивалось время. Застал одного Золочева, высокого жилистого старика, бессменного колхозного скотника. Ему далеко за шестьдесят, но выглядит еще крепко, бородка у него курчеватая, бурая, как медвежья шерсть, с едва заметной пробелью. Несмотря на жару, он в долгополом брезентовом плаще с капюшоном. Перед ним на клеверище паслось рыже-пестрое стадо полугодовалых бычков, головами в одну сторону. Увидев председателя, старик приподнял поношенную солдатскую фуражку с черным околышем.

— Здоров, Илья Дмитрич! — крикнул Ламаш, подгоняя жеребца к березкам на краю ложка, в их сквозную тень. — В гости приехал, принимай.

— Милости просим, — снова поклонился старик. — Давненько не заглядывали.

— Хорошее местечко выбрали, а! С каждым годом здесь все зеленее, — с одобрением говорил Владимир Кузьмич, оглядываясь вокруг. — Курорт, одним воздухом сыт будешь.

— Место завлекательное, — откликнулся Золочев.

— Один командуешь? — спросил Владимир Кузьмич, подходя к старику.

— Один. Нынче моя смена.

— Ну, как вы здесь?

— По обнакновению. Живем, как солдаты в лагере.

Почти плотной кучей паслись на клевере бычки, словно невидимая сеть сдерживала их на клетке выпаса, препятствуя разойтись по всему полю. По небу медленно текли облака. Тени их перекатывались с леска на стадо, и, когда уплывали дальше, шерсть на бычках начинала искриться и глянцеветь. Черно-белый, с короткими, толстыми, особенно округлыми в коленях ногами бычок и рыженький отделились от стада и паслись вместе, с краю поля, ближе к пастуху.

— А компактно держатся, — сказал Ламаш. — Будто одной веревочкой связали.

— К тому приучены, — коротко отозвался пастух.

— Смотри, и они по-разному растут, — показал Владимир Кузьмич на отделившихя бычков. — Пестрый-то много крупнее рыженького.

— А-а, приметил, — проговорил старик с внезапной ласковой усмешкой. — Пестрый, почитай, на месяц моложе, а здоровше, мослы у него, значит, ядреней. Таких-то у нас тридцать одна штука. Он искусственник… — и вдруг попросил: — Папироски не найдется, обнищал я табачком.

Закурив, они сели рядком на траву. Владимир Кузьмич снял фуражку, подставил под ветерок потную голову.

— Вот и ты враз приметил, что бычки несходны, — заговорил старик, осторожно удерживая папиросу коричневыми искривленными пальцами. — Пестрый, по-нашему Самохвал, от Зозули. Куда уж неказиста коровка, а приплод хорош. Замечаю я, Владимир Кузьмич, от наших быков толку мало, искусственники породнее свойских, второй год слежу. Они и костяком покрепче, и мясо быстрее набирают. Выгодные они…

— А ведь и ты, Илья Дмитрич, прежде сомневался, — заметил Ламаш.

Пастух негромко засмеялся.

— Ишь ты, припомнил!.. Что ж, такое дело — правда. Да и то сказать: по новине всё блажится, будто не так. Перед войной были у нас быки, глядеть на них страшно, чисто звери какие, пастухи и те их остерегались. А тут заране ничего не скажешь, химия какая-то…

— Давно пора с наукой крепко подружиться, Илья Дмитрич.

— Оно-то так, наука до всего достигла. — Старик переложил на другое место длинный пастушеский посох. — Мы тут меж собой уже гутарили. Как бы получше взяться за дело, глядишь, годочка через три-четыре и обновили бы стадо. Вот был я недавно в совхозе, свойственник мой там в пастухах, ну, скажу, загляделся на ихних коровок, — здоровенные, сытые, у каждой вымя, как цистерна какая. Поболе пуда иные дают. Вот нам бы такое стадо, Владимир Кузьмич.

— Всего сразу не достигнешь, сил маловато, — сказал Ламаш. — Однако кое-что сделали, сам видишь. Да не все и от нас зависит.

Старик помолчал немного, словно вдумываясь в услышанное, потом заговорил неторопливо:

— Стою давеча тут, посматриваю кругом и припоминаю. Места знакомые, мальцом облазил их вдоль и поперек. Вон за теми кустами дедовская полоска была, сплошь песок, ржицу, бывало, посеем, так и заяц в ней не схоронится: с краю в край насквозь проглядывается. Бедовали ужасть как, отца на германской убили, осталось нас семеро душ, мал мала меньше, а работников — дед да мать, и я за работника, а было мне лет шашнадцать. Иной раз корки хлеба и той в избе не сыщешь, а дед на все имел свою поговорку: «Бог даст день, бог даст и пищу». Так и помер в гражданскую с той верой.

— Нам поговорка эта не подходит.

— Многое нам не подходит из прежнего, это верно, — согласился Илья Дмитрич. — Мы понимаем, никто не даст, самим обо всем радеть надо, а дел-то у нас еще у-у-у…

— Что же прежде мало сделали? — несколько уязвленно сказал Владимир Кузьмич. — Сколько председателей у вас перебывало, а ни стада доброго нет, ни построек. А теперь все сразу требуете.

— Как же иначе, Владимир Кузьмич, — живо откликнулся старик. — Оно всегда так бывает, кто хорошо везет, на того и надежда. — Приподнявшись, он ладонью прикрыл глаза от яркого света. — Какое-тось начальство господь несет, видно, за вами.