Сын человеческий. Об отце Александре Мене

Но к чему это привело? Общество не смогло выдержать свободы, сам же отец Александр обрастает мифами. В среде ивановских политиков, по своему опыту скажу, ходят слухи о том, что А. Мень был педофилом. Несусветная чушь, но это индикатор общества, не понявшего и не принявшего несоветскую этику.

Я ответил: «Мифологизация началась еще при его жизни и продолжается дальше, увы! Впрочем, процесс обычный. Дело, наверное, не в политическом строе, а в свойствах бытового сознания человека – о свободе и ее понимании о. А. напишу в ближайших продолжениях, спасибо! Пока что скажу, что о. А. призывал к обретению внутренней свободы, а не внешней. Внешняя без внутренней не держится – ищет, кому сдаться».

Итак, речь зашла, помимо секса, о двух вещах – свободе и мифологизации (отрицательной) личности о. Александра.

Противостоять процессу мифологизации (питающейся неразвитым воображением создателей) вряд ли возможно – это все равно, что запретить сериалы. Но я могу продолжать набрасывать эти воспоминания, опираясь на факты, говоря о том, чему сам был свидетель.

Отец Александр относился к свободам, в том числе демократическим, не так однозначно, как можно подумать. В самом начале перестройки, когда все чаще стали обсуждаться права и суверенитет народов, входящих в советские республики, и возможность выхода из состава Союза, я, как и многие мои друзья, был опьянен открывающимися перед Россией демократическими возможностями. Я заговорил с о. Александром на эту тему, и пафос моих слов заключался в том, что скорее бы «порабощенные республики» вышли из состава СССР и смогли бы жить самостоятельно.

Ответ о. Александра меня удивил.

– Не надо скорее, – сказал он.

Я был даже разочарован. О. Александр всегда казался мне человеком демократических устремлений, а тут такое нежелание благотворных перемен.

– Почему не надо? – спросил я.

– Кровь польется, – был ответ.

Я не понимал. Какая кровь, когда все складывается так прекрасно. Ведь кровавый режим именно что остался в прошлом, со всеми его несправедливостями, политическими заключенными, цензурой, дурдомами, невозможностью прочитать Гумилева или Солженицына. Теперь, думал я, когда всем людям будет открыт доступ к правде Евангелия, к книгам авторов Серебряного века, книгам Солженицына, Бродского, к философии Бердяева, Флоренского – теперь все всё, наконец, поймут, и впереди нас ждет только самое хорошее. Зло и насилие уйдут сами собой. Мы вступим на новый, счастливый путь развития. На радио, где я работаю, сейчас можно говорить все, что я считаю нужным, и я буду приглашать в передачи Померанца, Борисова, других верующих и просто талантливых людей, и слушатели, когда услышат правду о том, как ВСЕ ОБСТОИТ НА САМОМ ДЕЛЕ, конечно же, все поймут и сделают единственно верный выбор. Перечитываю сейчас написанное и диву даюсь своим фантазиям. Но это было почти общее настроение для многих.

Мне и в голову не приходило тогда, что СВОБОДА ДЕЙСТВИТЕЛЬНО НИКОМУ НЕ НУЖНА. Больше того, многим вовсе не нужно быть и счастливыми, более того, счастье многих пугает (эту извращенную потребность в несчастье я, однажды открыв ее в себе и изумившись, с тех пор встречаю все чаще и чаще).

Я еще не понимал того, что сегодня написал в комменте в ответ: есть два вида свободы – внутренняя и внешняя, и внешней без внутренней не бывает. А внутренняя – дело не такое легкое, ибо ее надо выстраивать, освобождая себя от эгоизма и его блокирующих чистую энергию Духа установок – лени, зависти, тщеславия и т. д. А это творчество. А кто хочет из многочисленных граждан СССР или современной России этим творчеством заниматься? Я лично не хотел. Проблемы были, конечно, но в основном у других, у неверующих. У меня их не было, считал я. Я хожу в церковь, и не просто в церковь, а к такому выдающемуся священнику.

Я плохо тогда понимал о. Александра. Боюсь, что я понимал его на книжном, интеллектуальном уровне. А этого было явно недостаточно. Особенно в вопросе о свободе.

– Но почему польется кровь? Почему она должна политься? – спрашивал я.

– Уйдет сдерживающий фактор, – ответил о. Александр.

Он не дожил до Сумгаита, до других кровавых стычек, до Чечни и террора. Но в который раз его простые слова оказались пророческими.