Сын человеческий. Об отце Александре Мене

То, что говорил о. А., обладало силой. Поэтому, когда я читаю в комментах, например, о том, что его суждения о литературе не отличались большой оригинальностью, я понимаю, что автор комментов и я слышим эти суждения на двух разных языках, считываем параллельную, непохожую информацию. То, что говорил о. Александр, было не просто словами. Это были слова немного другой природы. Как бы это сказать попроще – они состояли из той субстанции, в которой плещет море, ходит свет и сияют какие-то золотые искры, очарованию которых вы не можете противиться, потому что вы в детстве сами состояли во многом из этих самых золотых искр и теперь забыть этого не можете. Потому что у них, кроме моря и света, была еще одна дополнительная перспектива – глубина. Они, эти слова, всегда УКАЗЫВАЛИ НА ГЛАВНОЕ. Они им жили, этим главным, и оторваться от него не могли. В отличие от многословных рассуждений по поводу жизни Христа, по поводу особенностей догмата о Троице или Непорочном Зачатии, уводящих ум в сухие и привычные области неправдивой реальности, его речь всегда была тем указательным пальцем, который указывал на Источник. Это походило на дзенскую речь-молчание, единственное назначение которой было ткнуть тебя непосредственно в сторону истины, упраздняя слово, умаляя его до указательного знака. Вещи и обстоятельства кричат об истине (вот почему источники в Библии поют, а горы рукоплещут), но мы этого не видим. А тот, кто видит, все свои слова посвящает тому, чтобы и ты увидел. Чтобы перестал следить за потоком своих слов и мыслей и увидел то, о чем поют источники и гремит гром.

Слово, указывающее на главное, соотнесенное с ним в любых обстоятельствах, всегда будет омонимом точно такому же слову, указывающему на себя самого. Слово «истина» о. Александра не равна «истине» таксиста или богослова. Слово «дерево» – не равно слову «дерево». Слово «люблю» – не равно слову «люблю». Речь святых можно назвать телепатической – в ее ауре сокрыто больше, чем в словарном значении произносимых слов. Вот почему книги не могут заменить живого общения с человеком, чьи слова – все о ГЛАВНОМ, но и книги отражают эту особенность его речи.

* * *

Однажды мы шли через подмосковную рощицу, направляясь на дачу к одному из прихожан. Мы разбились на несколько групп и шли по летнему лесу, переговариваясь, теряя друг друга из виду и снова находя. Я оказался рядом с отцом Александром. Я обрадовался – побыть с ним наедине становилось большой редкостью, он был осаждаем людьми. Он увидел мою радость и, видимо, быстро понял мое состояние. «Вы можете думать, Андрюша, что если мы с вами стали реже видеться, то я о вас не думаю или не помню. Но это не так. Вы у меня все и всегда вот здесь, – и он положил обе ладони себе на грудь. – Всегда, каждую минуту, все до одного». Мы остановились. Я понял, что он говорил о чем-то значительном, о чем-то крупном в своей жизни, но мне было трудно тогда уловить масштаб этого. Мне было проще свести его слова к привычному: он о нас молится, тем более что это было правдой. Зеленели березки, их колыхал ветерок, его светлая фигура на миг застыла в летнем свете, чтобы остаться в памяти и по сей день, и мы пошли дальше.