Сын человеческий. Об отце Александре Мене

Он все время возвращал наше внимание к тому, что главное – это внутренний диалог между Богом и человеком, результаты которого потом сказываются во внешней деятельности. Он часто говорил о «подражании Христу». Книжку Фомы Кемпийского с одноименным названием он подарил мне на сорокалетие (откуда узнал дату? Откуда такая память, такое внимание к каждому?) с дарственной надписью: «Дорогому Андрею с надеждой, что эта книга будет для Вас таким же светлым другом, как для меня – многие годы. А. Мень». – «Настоящая кожа, – говорил он, указывая на переплет книжки и светясь улыбкой. – Столько лет – и как новая».

Книжка звала следовать за Христом не по внешним, а по внутренним, самым трудным, маршрутам. Она у меня сейчас, когда я стучу на клавиатуре, здесь, под рукой. «И если человек не вознесется духом и, освободясь от всех тварей, весь не соединится с Богом, – все будет маловажно, что бы ни знал и что бы ни имел он…»

И знаете, каждый раз, когда я соглашаюсь на меньшее, я теряю самого себя. Никому не хочу указывать, как им быть – просто мой случай такой. Только «величие замысла» дает силы и вдохновение…

...

…когда он произносил: «Христос», голос его становился другим – нежным, глубоким и проникновенным – так говорят о лучшем друге, который сделал для тебя все, что мог, и даже еще больше.

Время, аскеза и Божественное совершенство

Он настаивал, что мы призваны быть «совершенными, как совершен Отец ваш Небесный». Как-то я спросил: «Но это же невозможно, как это следует понимать?» – «Да вот так, – сказал он, улыбаясь, – так, как есть. Это слова Христа».

И этот призыв к бесконечной задаче странно вдохновлял и веселил. Было странно слышать от умного, практичного во многом человека такие слова не в переносном значении, не в качестве иносказания, не как метафору, а вполне серьезно. За всем за этим крылся какой-то парадокс, то, что я назвал бы дополнительным фактором христианства по отношению ко всем остальным религиям. Я уже говорил о «простецкости» христианства. О царственной простоте отношений в нем между Богом и человеком. Тут была какая-то позиция, которая делала слова о «совершенстве человека, как совершенстве Отца» внезапно реальными. В этом детском, «простецком» дополнительном факторе, попав, скажем так, на его территорию, они делались осуществимыми.

И это не была гордыня, но внезапно включенная интуиция, расположенная там же, где расположен «образ и подобие», внезапно тихо вспыхивало откровением – так и только так.

Дело в том, что совершенство это уже во мне заложено – я так создан, но мне надо до него добираться. И вот тут-то после радостных вспышек откровения начинался вполне тяжелый труд.

Отношение о. А. к причастникам было разным. Однажды, проснувшись рано утром в воскресенье, спросонья я выпил чашку кофе и уже потом спохватился, что собирался причаститься.

На исповеди перед причастием я сказал про кофе о. А. в надежде, что он все равно меня допустит. Но реакция его была неожиданной. «Аскеза – вещь хорошая, – сказал он и добавил, улыбаясь: – Поупражняйтесь. Будет повод лишний раз сюда приехать». На такой «отказ» невозможно было обижаться, потому что это вовсе и не был отказ – это была как бы форма взаимного совещания. Чудесный дар, которым, к сожалению, так мало людей, включая меня самого, владеет.