Сын человеческий. Об отце Александре Мене

Что касается аскезы – отец Александр вовсе не был церковным новатором, как его часто хотят изобразить, его «православная родословная» была безупречна. Его духовными воспитателями в детстве были жившие в Загорске священник и монахиня из подпольной православной церкви, которая не стала участвовать в сотрудничестве Церкви с советским государством. Это были очень твердо наставленные в традиционной вере люди, не боявшиеся отдать за нее жизнь. От них он впитывал азы церковной жизни, духовные практики, жизнь в вере. Верность своим первым учителям, а вернее, их принципам он сохранил на всю жизнь.

Поэтому новизну, которая исходила от о. Александра, не стоит объяснять формальным «новаторством» – это было то сияние личности, окутанной духом, которое всегда ново, потому что именно Дух и есть залог новизны.

Мне он приносил не только Бердяева или Анри Бергсона, но и давал тома «Добротолюбия», книги Ефрема Сирина и других отцов Церкви, которыми восхищался.

В чем-то его вера была фундаментальней веры самих фундаменталистов. Отличался от них он, в первую очередь, тем, что для него источником всего был Христос, причем не как принцип или нравственная установка и даже не как церковный канонический образ, а как Тот, с кем он находился в постоянном общении, настолько захватывающем и глубоком, что, когда он произносил: «Христос», голос его становился другим – нежным, глубоким и проникновенным – так говорят о лучшем друге, который сделал для тебя все, что мог, и даже еще больше.

Похожая предельная тональность проскользнула у него, когда однажды мы отправились на кладбище, расположенное недалеко от церкви, где была похоронена его мама, судя по всему – женщина удивительная. Там он совершил небольшую службу. «Это мама», – сказал он, и та же узнаваемая вибрация нежности и глуби окрасила тембр его голоса.

К кладбищам он вообще относился оптимистически. Когда я привел дочь, чтобы познакомить с ним, все места и лавочки вокруг были заняты, и для того, чтобы как-то поговорить с ней наедине, он отправился к могилам, расположенным в церковной ограде, – небольшому кладбищу. Предупреждая возможный испуг дочери, он сказал, улыбаясь: «Здесь хорошо. Здесь все – правда. Все погоны и чины остались позади. Здесь все, как оно есть». И снова улыбка.

* * *

Время он воспринимал как вызов. Его бег был ему вечным напоминанием о том, сколько упущенных возможностей послужить Христу осталось уже позади. Он постоянно соперничал со временем, наполняя и раздвигая его рамки до такого объема, что казалось, оно и вправду остановилось. А то и пойдет сейчас назад. Его трудоспособность была невероятна. «Про меня думают, что Александр Мень – это три человека, – шутил он, – один священник, второй пишет книги, а третий издается за рубежом и что-то там еще делает».

Он соперничал со временем. Однажды в слове перед исповедью он даже достаточно резко, что было ему несвойственно, отозвался о тех прихожанах, что «слоняются по двору». Для него это было недопустимым мотовством – так он был заряжен на свершение.