Сын негодяя

И вот я позвонил Алену в тот день, когда вцепился в отца.

Я захотел. Я готов. Немедленно.

– Когда ты хочешь ехать?

– Сейчас.

Ален засмеялся.

– На ночь глядя?

– Да.

– У тебя так всегда: всё или ничего. Ну ладно, давай ко мне.

Ален встал мне навстречу из-за стола смущенный. Неувязка: поездов на Париж больше не было, и ни с какой другой пересадкой до Лилля тоже не добраться.

– А на твоей машине?

Сам я машину не водил. Даже экзамен на права никогда не сдавал. А теперь уже поздно. Машину сыновья получают в подарок от отцов, но мой отец не из таких. Я ездил только пассажиром – клюющим носом рядом с водителем или без умолку болтающим позади.

– Ну, ты наглец!

Но я посмотрел на него несчастными глазами побитого ребенка. Ален рассмеялся. И позвонил своему дяде.

Уже стемнело.

– Даже если ехать очень быстро, ты никак не попадешь на процесс Барби к завтрашнему дневному заседанию.

Неважно. 14 мая речь пойдет о боливийце Альтмане. Будет разбираться время сразу после войны, когда горстка нацистов в разных странах мира надеялась снова захватить власть. Я предупрежу редакцию, они пришлют на один день нашего специалиста по Латинской Америке. А коллеги из «Матен» и «Франссуар» поделятся со мной своими записями.

Весь долгий путь я молчал. Ален тоже. Только несколько слов прозвучали в ночи, чтобы нарушить тишину. И отвлечь от бесконечной дороги. Я дремал. И просыпался, только когда мы останавливались на обочине. Было холодно, мы ехали с закрытыми окнами. Проехали Труа и Реймс. Фары с трудом пробивали туман. По радио пела Анита Эллис, передавали Put the Blame on Mame[14], песню из фильма «Гильда», где ее голосом пела Рита Хейуорт, которая только что скончалась. Я приник лбом к стеклу. Луна вычерчивала силуэты весенних деревьев. В желтом свете фар блеснули глаза какого-то зверя. По радио одна французская актриса, говоря о Хейуорт, процитировала слова этой кинозвезды, которую публика предпочитала видеть в атласе на страницах глянцевого журнала, а не в жизни – утром, босой и без макияжа. «Люди ложатся спать с Гильдой, а просыпаются со мной».

Ален, не отводя глаз от дороги, улыбнулся:

– А ты с каким отцом проснешься?

Я пожал плечами.

В лицо нам ударили фары встречного грузовика.

– Ты сможешь прожить так долго, чтобы перевернуть страницу?

– Сначала я хочу ее прочитать.

Спорить он не стал.

Я попросил, чтобы Ален взял меня с собой, но меня бы не пустили. Войти в архив, зарегистрироваться на входе, получить допуск в читальный зал и просмотреть досье № 9W56 Лилльского уголовного суда мог только он.

– А сфотографировать или скопировать документы ты сможешь?

– Ни то ни другое, – ответил он.

Закон 1979 года разрешает только делать выписки.

– Только выписки?

Ален помахал рукой.

– Ну, есть закон, а есть мой дядя.

Я не понял.

– Он всю неделю заведует читальным залом.

Все равно не понял.

Ален усмехнулся.

– Ладно. Это не твоя, а моя проблема.

Мы доехали к утру. Наспех выпили кофе. И Ален встал в длинную очередь перед архивом с удостоверением личности наготове.

– А мне что делать?

Он улыбнулся:

– Тебе? Ждать и надеяться.

* * *

Часом позже мы встретились за столиком кафе напротив вокзала. Ален сел.

– Ни о чем не спрашивай.

И я не спрашивал.

Он потер руки.

Я заглянул ему в глаза.

– Пиво?

– Нет, яблочный сок.

Алкоголь погубил его отца. Он неодобрительно посмотрел на мои пустые кружки.

Свой сок он пил медленно, закатывая глаза. А потом прошептал:

– У меня есть всё.

– Всё?

– Вся история твоего отца.

– И ты обернулся за час?

Он поднял бровь.

– Святой Лаврентий не подкачал.

Алена ждал у администратора готовый конверт. Его дядя втихую скопировал все 124 страницы отцовского военного прошлого.

Я был ошарашен. Так просто? Ален улыбнулся.

– Хватит уже задавать вопросы. Лучше займись ответами.

Ничего больше рассказывать он мне не стал. Нагнулся, открыл свой кожаный портфель, двумя руками вытащил объемистый серый конверт и положил на стол.

Мы сидели за столиком, а между нами – его сок, мое пиво и целая жизнь моего отца.