Сын негодяя

После этих слов он бросился в контратаку. Нет, Барби не было в Изьё 6 апреля 1944 года. Накануне он участвовал в акции против партизан в Глиере. На другой день вернулся в район Юра и в то время, когда детей Изьё швыряли в грузовик, готовил операцию против Сопротивления. Кто же узнал его во дворе приюта?

– Один-единственный человек! Жюльен Фаве, чьи показания похожи на затверженный урок.

И он снова отверг рассказ батрака, присутствовавшего в молодости при налете. Фаве простоват. Фаве одноглаз. У Фаве травма черепа. Разбитое лицо. Фаве темный, тупой, он мальчишка. Вержес вовсю издевался над беднягой, говорил о нем свысока, будто хозяин о слуге. Пустил в ход все свое красноречие, чтобы разбить в пух и прах косноязычное свидетельство. Фаве ничего не видел, Фаве солгал, Фаве хотел покрасоваться перед судом присяжных, им кто-то манипулировал, управлял дистанционно, Фаве – несчастная игрушка в руках обвинения. Адвокат с отвратительной методичностью и злобой смешал с грязью «сельского работника».

А где другие доказательства? Что связывает подзащитного с убийством детей? Дубликат телеграммы, подписанной рукой Барби, с сообщением о том, что все, кто был в еврейском приюте в Изьё, арестованы.

– Грубая фальшивка! – заявил Вержес.

Этот документ был обнаружен Сержем Кларсфельдом в Чехословакии. Он хранится там в Центре еврейской документации и не приобщен к делу. Его не подвергало экспертизе ни следствие, ни хоть какая-нибудь лаборатория. Всё это правда. Но мог ли шеф лионского гестапо не знать, что делалось по его приказу? Мог ли он, как уверял его адвокат, будучи хозяином Лиона, не знать об аресте лионских евреев? Он, подписывавший каждый рапорт, каждое поручение, ничего не слышал из того, что творилось в соседних кабинетах? Он отдавал приказы об арестах, допросах и о депортации подпольщиков, а к смерти детей не пожелал быть причастным.

Но как же Центр еврейской документации?

– Фальсификаторы! – крикнул Вержес.

А его клиент Клаус Барби?

– Подставная жертва!

Зал слушал в напряженной тишине.

* * *

До сих пор Жак Вержес, поддерживала его публика или нет, оставался в роли защитника.

Накануне, в первый день своего выступления, он с помощью коллег Жан-Мартена Мбембы и Набиля Буайты, сенегальца и алжирца, пытался разбить доводы обвинителя. Облава в UGIF, последний эшелон смерти, депортация отдельных людей – он приложил все силы, чтобы опровергнуть эти факты или поставить рядом с ними другие, из славного прошлого Франции. Мучения чернокожих строителей железной дороги Конго – Океан, жестокое подавление восстания на Мадагаскаре, резня в Сетифе, которую устроила французская армия, уничтожая тех, кто сражался в ее воинской форме, скотское отношение к сенегальским стрелкам, Алжирская война.

– Мое присутствие здесь хотя бы позволит бросить в лицо сторонникам нацизма, что они были вынуждены прибегнуть для защиты одного из своих к помощи негра. И тем самым признать, что негр тоже человек, – заключил свою речь сенегальский адвокат Мбемба.

Когда он закончил, адвокаты пострадавших встали поприветствовать его. Тот, кого один из защитников противной стороны прозвал «бамбулой[36] Вержеса», в отличие от своего французского коллеги, ни на минуту не желал пощады для Барби.

Однако на второй день выступления защиты Жак Вержес сорвался и дал волю злости. Ему были известны ставки в этой игре. И он пустился во все тяжкие. За два часа он уничтожил собственную репутацию участника Сопротивления, адвоката и человека.

По поводу одной свидетельницы, женщины, изнасилованной в кабинете Барби собакой, он сказал:

– Эта пытка – вымысел, имеющий сексуальную природу. Чтобы пес мог изнасиловать женщину, надо чтобы она его на это спровоцировала, по крайней мере приняла непристойную позу.

Возмущение в зале. Два адвоката вскочили.

– Пес не может овладеть женщиной, только сукой на четырех лапах.

Свидетельница, рассказавшая об этой сцене, тоже встала и крикнула:

– Я говорила правду!

Вскочила вне себя и Симона Лагрань, девушка, которую пытали на глазах родителей, – вскочила, разрыдалась и снова рухнула на свое место. Вержес, не обращая ни малейшего внимания на эти протесты, продолжал:

– Безудержные фантазмы некоторых свидетелей могли бы представить интерес для психиатров, но не для правосудия! – Он усмехнулся. – Послушать все, что было тут сказано, так можно подумать, будто у Барби в кабинете были собаки, кошки, целый зверинец!

В зале тишина. Журналисты, склонив головы, записывают.

Я в своем блокноте написал: «Что он хочет сказать: что жертвы шли на пытки по собственной воле или что этой гнусности не было вовсе? Не имеет значения. Вержес уже не старается, чтобы его поняли. Он говорит сам для себя. Всё в сторону – нет больше ни статей обвинения, ни фактов, нет никакого дела Барби. Он вспоминает об убийствах палестинцев в Сабре и Шатиле, жестокие чистки 1944 года, план согнать всех евреев на Мадагаскар[37], преступления колониализма. Все вперемешку, беспорядочно. Какой-то вихрь, бред, исступление».

Шепот на скамьях прессы:

– Что он несет?