Сыновья идут дальше

На балконе рядом с купцами в цилиндрах появились ксендзы в круглых шапочках и поп.

— Только Пасхалова не хватает, — посмеивались в отряде.

На балконе стоял долговязый немолодой человек. Он говорил о том, что узурпаторы рассылают по всей стране отряды, чтобы навязать народу свою волю, что такой отряд сегодня прибыл в Витебск и что он, оратор, будет апеллировать к загранице.

— Я видел этот отряд. У народа недостаток во всем. А они сидят возле мешка с сахаром и прямо загребают ложками.

— Подлюга, — говорили в толпе. — У нас и сахару с собой нет.

— Народ видит и негодует!

На площади раздался пронзительный, далеко слышный фальцет:

— Дай я от народа скажу!

Кричал невзрачный мужичонка. Он был одет в слишком широкую для него солдатскую шинель, бурую от грязи, рваную, болтавшуюся сзади фестонами. Он засучивал рукава и торопливо махал руками.

— Дай я скажу от народа. Слушай, попы! Наш — православный, католицкий и рабин. Чудно́. Я из-под Невеля, я знаю, как вы друг на дружку нож точили. Рабин, помнишь, что три года тому назад было? Девка мертвого мальчонку подбросила, а сказали, будто это евреи. Евреи уже и лавки свои запирали — вот-вот фулиганы резать будут. Наш русский поп сплетни пущал, что, верно, евреи мальчонку погубили. Чего ж вы теперь вроде как братья ходите? По какому закону? Грызлись от сотворения мира, а теперь под ручку. А главней всего — на кого идете с крестом да с еврейской книгой?

На соседней улице заводили броневик. Родион говорил:

— Раза два в воздух пальните из винтовок. Больше не надо. Обойдется без крови.

Броневики медленно прошли через площадь. Никто не понял, откуда стреляют. Многим показалось, что стреляли броневики. Толпа бросилась на соседнюю улицу.

Тут же на улице стали обыскивать людей, внушавших подозрение. У офицера, который ехал вместе с Родионом, и у молодых людей нашли оружие. У некоторых отобрали по два револьвера. На балконе с треском захлопнули дверь.

Когда раздались выстрелы, низкорослый солдат, кричавший фальцетом, нырнул в кучу снега за будкой. Буров тронул его за плечо, приподнял:

— Вставай, правдолюбец!

Бородач отряхнулся:

— Машины стреляли?

— Какие там машины! Так, попугали малость.

— А попы где?

— Деру дали. Ты откуда?

— Недалече. Домой пробираюсь. Смотришь, чего в снег солдат зарылся? Неохота напоследок у самой деревни помирать.

— Иди к нам в отряд. У нас фронтовых мало. А нужны.

— Не, навоевался.

— А с купцами кто справится?

— Это вы как-нибудь. А мне к семейству надо.

Им довелось встретиться, но не здесь и не скоро.

Тут же Родион допросил рослого офицера, арестованного на площади, того самого, с которым говорил на станции:

— Ну, ехали поспать, забыться. А между прочим, по дороге заодно и свергнуть здешний Совет. Кто это с вами?

— Просто молодые люди.

— Это юнкера, которых мы в Питере на честное слово отпустили. А они снова за оружие? Больше на честное слово не отпустим.

Арестованных отправили в столицу. Остановка в Витебске была короткой. Спустя три часа поехали дальше.

5. «Попомнишь Жлобин»

Фронт приближался.

Встречались по дороге загнанные, остывшие паровозы. Отряд гнал воров, которые снимали с них медь. Видели брошенные санитарные повозки. Из соседних деревень сбежались снимать колеса. «И зачем вам колеса?» — кричали из вагонов. «На железо», — отвечали. На глухой станции к устьевцам пришла в слезах сестра милосердия. Ни один поезд не брал с собой раненых, а их было восемь вагонов. Уже неделю стоят здесь. Четверо умерли у нее на руках.

Пришлось закрыть семафор и выкатить на платформу пулеметы. Машинист остановленного поезда предлагал расстрелять его на месте — восемь теплушек он не возьмет, и без того большой перегруз. Солдаты этого поезда начали было щелкать затворами. С двух сторон на них глядели пулеметы. Это не помогло. Помогли слова Родиона. Он встал у вагона, из которого собирались стрелять, и сказал:

— Они умрут, если вы их не возьмете, такие же фронтовики, как вы.

Он сказал это спокойно, но спокойствие многого ему стоило.

Когда поезд ушел, прицепив теплушки, Чернецов сказал с горечью:

— Вот до чего свои фронтовики докатились…

— Сестрица-то молодая, а седая.

— Сказала мне, что здесь поседела. Вчера одному сама ногу пилила. Врач в жару лежит.

Чернецов предавался невеселым мыслям. Есть фронт или уже нет его? С ними едут солдаты, которых принимал Ленин. И они спешат довезти до фронта его слова. Приедут в знакомые места, а где девяносто седьмой? Нет девяносто седьмого. Ушел он день-два тому назад, покинул рубеж. Опустевшие окопы, чернеет труба кухни, жестянка противогаза, покривившаяся рогатка с колючей проволокой, обрывки газет, конвертов. Нет полка, нет батареи, которая стояла за ним, брошены орудия.

Буров угадывал его мысли.

— Что, служивый, задумался? — спрашивал он. — Вот лежит у Ленина на столе карта. Час за часом на ней он отмечает, что немцы ближе, ближе к Питеру подходят. Заслоном должны мы стать.

— Трудно, Родион Степаныч, — тихо отвечал Чернецов. — Ребятам не говорю, а вам скажу напрямик.