Сыновья идут дальше

Но молодость их не тревожила Чернецова. Первые выстрелы меняют человека. У ребят появлялось чувство фронта: они делались ловчее, опытнее, спокойнее стреляли. К Чернецову, лишь только вошли в полосу огня, полностью также вернулось это старое чувство. Вернулся и окопный сон, о котором он уже забыл за год, — неровный, с больными толчками в сердце. Глядя на ребят, Чернецов думал, что хорошо бы их теперь отвести недели на две в резерв и там погонять, поучить.

Зато командир гомельского отряда всерьез тревожил Чернецова. Командовал отрядом человек лет сорока, плотный, бывший фельдфебель. Недаром на фронте говорили, что умных солдат выше унтера не пускают, а в фельдфебели берут дураков. Никто не смог сказать, откуда он взялся. Вероятно, это был один из тех случайных людей, которые на короткое время оказывались на виду и исчезали, не оставив следа.

Командир гомельского отряда солидно сопел над картой, любил смотреть в бинокль, выпивал, играл с ребятами в очко на спички. Иногда он пробовал обучать ребят.

— Солдат революционного отряда должен развивать в себе… что? Развивать а-на-ца-ативу… Вот…

Он очень любил похабство.

— Фронт всему научит! — гремел фельдфебель. — Без фронта ты не человек, не мужчина. Вот пойдем мы к девочкам, ты попадешься, а я нет.

Чтобы укрепить отряд, Чернецов приставил к нему свой броневик.

Но командир-фельдфебель все-таки подвел. Это случилось уже после того, как отошли от Бобруйска. Довбор-Мусницкий метил на узловой Жлобин.

Несколько дней обе стороны стояли в ожидании. Чернецов сделал вылазку в окрестные деревни, без единого выстрела ночью взял в плен польский офицерский отряд в семьдесят человек и вернулся в город. Обошлось без крови. Красногвардейцы окружили дом и двор, где находились офицеры. Те и не попытались отбиться. После нескольких выстрелов в воздух была открыта форточка и начались переговоры, которые окончились спустя минуту, — офицеры сложили оружие.

Но на другой день прервалась связь со слободкой, которую занимал гомельский отряд. Послали телеграфистов с катушками. Оттуда прибежали два шофера и пулеметчик броневика. Кроме них уцелел Шлема — он в тот день был послан в город. Поляки вырезали ночью отряд. Фельдфебель не выставил охранения. Зарубленных крестьяне снесли в братскую могилу, насыпали низенький холмик, воткнули в холмик зеленую елку.

После этого патрули Довбор-Мусницкого подъезжали к самому Жлобину и кричали матерные слова. Подбрасывали листовки, написанные на молитвенном языке («…кто верит в бога Иисуса и в деву Марию…»), но со страшными угрозами.

Впереди Жлобина была выставлена застава. И все же однажды утром раздался крик:

— Поляки!

Началась яростная беспорядочная стрельба. По станции бежали легионеры с гранатами. Они прорвались к поезду.

Чернецов собрал отряд за станционными домами. Оттуда и пошли в атаку. Поляки были отброшены от броневика.

— Паровоз, паровоз захвати! Не давай уйти! — кричал кто-то.

И Шлема, в роду которого не было вояк, побежал к паровозу. Он прогнал бы машиниста или убил бы его, но легионеры вовремя поняли, что на станции им не удержаться. Броневик уже бил по вагонам. Дюжие легионеры бросились к паровозу, скрутили Шлему и швырнули на тендер. В суматохе красногвардейцы не заметили, как исчез парень.

Польский поезд, отстреливаясь, уходил назад.

— А как же на заставе? — прокричал Буров в ухо Чернецову. — Как она пропустила?

Тот не ответил.

На заставе был пулеметный пост. Там оставались Воробьев и Дима Волчок.

Патруль никого не нашел. Потом все объяснилось. Пулеметчик на заставе оказался неопытный. У него в «максиме» заело. Заставу окружили и увели.

— Что твоя команда, то мои речи, — плевался Любиков. — Пролетарии хуже новобранцев. Новобранцы хоть кулака боялись.

И в который раз думал про себя Чернецов: «Командиров сюда, крепких, спокойных, знающих, умелых, своих, кровных».

Ведь это война, настоящая война, злее и опаснее прежней. В этой войне пуль меньше, чем в прежней, но летят они со всех сторон. И даже ему, Чернецову, для этой войны уже не хватает прежнего опыта. Он еще не знает чему, но чему-то и он должен учиться.

Да, настоящая, тяжелая война. Гомельский отряд весь зарублен, пленные есть у той и у другой стороны. Сегодня увозят в Устьево два гроба. В гробах — Корзунов, тесть Димы, и Михин, погибшие при налете кавалеристов на станцию.

В этот самый день пленных вели через деревни и села к Рогачеву. Пехотинцы Довбор-Мусницкого обращались с ними сносно. Даже хлопали по плечу. Но в последней деревне возле самого Рогачева пехотинцев сменил кавалерийский конвой. Крестьяне вынесли для пленных молока. Конвоиры опрокинули кринки, прострелили руку рабочему, который заговорил с крестьянкой. Кавалеристы тихо переговаривались, указывая глазами на Шлему. На улицах Рогачева они стали его избивать. Пленные потихоньку втаскивали Шлему в середину группы. Красногвардейцы прикрывали его спиной. На спину падали удары плетки. Раздавалась команда:

— Жида на край!

— Не отдавай! — шепотом говорил Воробьев, и товарищи еще тесней окружали парня.