Та, которой не стало. Волчицы. Куклы

Били часы. Пьер как во сне провожал отца до двери. У него навсегда остался в памяти характерный отцовский жест: прежде чем открыть дверь, отец оглаживал ладонями загнутые поля фетровой шляпы и щелчком сбивал с рукава плаща пушинку… Хлопает дверь. Еще секунду виден отчетливый силуэт, минующий привратницкую. Пьер опять один, в темноте, и опять текут недели и месяцы. А семейство Альберто тем временем продолжает свое бесконечное турне, пересекая моря и океаны… У Дутра так и не хватило смелости задать отцу мучившие его вопросы: какие номера они показывают? Много ли зарабатывают денег? Трудно ли научиться их ремеслу? Иногда Дутру хотелось знать хоть что-то о таинственной профессии родителей, чтобы раз и навсегда заткнуть рот своим одноклассникам. Он попросил одного из приходящих учеников купить ему «Руководство иллюзиониста», но сразу стал в тупик перед сухими схемами и туманными объяснениями. Схем он изучать не захотел, книгу забросил и сам не заметил, как перестал считать дни в ожидании следующего приезда отца. Мало-помалу им овладело приятное оцепенение сна, послушного колоколу коллежа, и когда ему вдруг говорили, что его дожидаются в приемной, сердце у него падало. Отец с сыном оглядывали друг друга почти подозрительно. Сын рос, вырастал из своих костюмов, а у отца седели виски и на щеки ложились морщины. Раз от разу лицо профессора становилось бледнее, глаза западали глубже, и меловое лицо с темными впадинами казалось загримированным. Дутр давно понял, что с отцом ни в коем случае нельзя говорить о будущем, и они болтали о пустяках. Да-да, кормят прекрасно. Нет-нет, ученье не утомительно. По лестнице знаний Дутр продвигался крошечными шажками, постоянно спрашивая себя: «Сколько еще времени они собираются меня здесь держать?» Товарищи его уже мечтали о том, кем станут вскоре. Прогуливаясь за оградой и куря американские сигареты, они делились своими планами на будущее. Когда о будущем спрашивали Дутра, он всегда отвечал одно и то же: «Я буду заниматься кино». И ему верили. Насмешки давно остались в прошлом. Бесстрастный, пренебрегающий занятиями Дутр внушил в конце концов своим одноклассникам то мнение о себе, какое хотел внушить: он казался им богатым, пресыщенным молодым человеком, который презирает труд и ждет своего часа. Но про себя Пьер прекрасно знал, что и это только сон, и безнадежное отчаяние закрадывалось ему в сердце. Потерянно оглянувшись вокруг, он невольно прикрывал глаза рукой.

«Я и сейчас вижу сон, — подумал Дутр. — Все мне чудится. Он вовсе не умирает».

Дутр закурил и наклонился к иллюминатору. Огней стало больше. Его соседи справа тоже заглянули в иллюминатор, и один из них произнес длинную немецкую фразу. Дутр разобрал только одно слово: Гамбург.

— Ваш отец болен, он в Гамбурге, — сказал ему отец-ректор. — Вы должны ехать к нему немедленно. Я все приготовил.

На краю стола лежали деньги, документы, паспорт и телеграмма.

— Полагаю, что вас там встретят, — прибавил он. — Если нет, возьмите такси. Адрес в телеграмме.

Все, что было перед отъездом, подернулось туманом, воспоминания путались: уроки, месса, рукопожатия, благословения, белые дорожки аэродрома, громкоговорители, отец-ректор с прощально поднятой рукой в развевающейся от дуновения пропеллеров сутане, похожей на плохо закрепленный парус. Вот так малютку Дутра выбросили в жизнь. И напрасно оглядывался он на прошлое, он знал: в коллеж он больше не вернется. Куда он летит? Кто теперь будет о нем заботиться? Дутр погасил сигарету и пристегнул ремень. Под самолетом мерцал огромный расчерченный полосами огней на квадраты город. Еще несколько минут, и в его распоряжении будет только городская мостовая, если его никто не ждет, если таксист не поймет его объяснений, если адрес ничего не скажет таксисту… Дутр достал телеграмму и перечитал ее. «Курзал. Гамбург». Даже названия улицы нет. Курзал… Разумеется, речь идет о мюзик-холле, где работал профессор Альберто. Дутру стало страшно, неуютно, но он постарался взять себя в руки. Самолет пошел на посадку, и город будто взлетел на невидимый склон и скользил теперь куда-то по косой со всеми своими разноцветными огненными завитушками. Дутр крепко-крепко зажмурился, изо всех сил отталкивая надвигающееся. Ремень был тугой, и Дутр чуть было не застонал, как больной, которого укладывают на операционный стол. Ему хотелось, чтобы самолет загорелся, взорвался. Кто заметит исчезновение малютки Дутра? Да разве он когда-нибудь существовал, он — творение фокусника? Дутр словно бы увидел монетку, тающую в пространстве: вот она вновь мелькнула вдали и исчезла навсегда; потом увидел кольца, цветы, шелковый цилиндр, откуда появлялись только мнимости, тени химеры; увидел старика, согнувшегося под тяжестью двух чемоданов. Самолет уже катил по посадочной полосе, и вокруг выстроился город, расставляя свои огни по местам. Пассажиры весело и шумно направлялись к выходу. Дверь распахнулась в ночь.