Та, которой не стало. Волчицы. Куклы

Но она будто не заметила его растерянности и любезно ему улыбнулась, и он вспомнил, что точно так же любезно она улыбнулась ему и в первый раз. Он тупо смотрел на протянутую маленькую ручку в черной перчатке и уже не задавался вопросом, почему она вернулась. Он жадно смотрел на нее и, если б у него достало храбрости, крикнул бы: «Постойте! Не уходите!.. Я хочу вас запомнить! Всю! Целиком!» Но она уже ушла — вот повернула, как в первый раз, огибая могилу, тоненькая, элегантная, с подвитыми недлинными волосами — золотыми, немыслимо золотыми!.. Кукла! Фея, которая захотела — и раздвоилась, и могла появиться в третий раз. Но нет, в аллее осталось только двое мужчин, от них пахло кожей и сеном, — два конюха, наверное, — и они торопливо что-то бормотали. Одетта вернулась к могиле, постояла секунду неподвижно, достала из сумочки крокодиловой кожи платок и промокнула рот.

— Жизнь — сволочь, — заключила она и взяла сына под руку. До курзала они доехали на такси.

В фургоне, обставленном как кухня-столовая, несмотря на день, было темно. Бархатные шторы плотно закрывали окна. Под потолком загорелась трубка дневного света, и фургон, который был когда-то роскошным, осветился. Теперь стены загрязнились, обшарпались. Диван, на котором спала Одетта, стоял незастеленным. На столе громоздились тарелки, на электроплите — кастрюли. Одетта сняла жакет, потом — нога об ногу — туфли и в чулках пошла за чистым стаканом.

— Пить не хочешь? Я по утрам просто умираю. Она отпила глоток белого вина и закурила сигарету.

— Если хочется попить, налей.

Дутр неподвижно стоял у входной двери.

— Эй ты, проснись, — окликнула она сына. — Там в корзине картошка. Почисти штук пять-шесть.

Дутр принялся искать нож, выдвинул ящик буфета. Чего там только не было: веревки, пробки от шампанского, счета, аспирин.

— Пошарь в ящике стола, — крикнула Одетта.

Она раздевалась; расстегнутая юбка соскользнула и кружком упала на пол.

— Хоть вздохнуть можно, — сказала она с облегчением. — Господи! До чего ж ты у меня нескладный!

Она отстранила Дутра, порылась в ящике и бросила нож на клеенку.

— Придется тебе… Что? Случилось что-нибудь?

Смущенный донельзя Дутр не знал, куда девать глаза. Одетта поняла и потянулась за халатом.

— Ты что же, женщин никогда не видел? — спросила она смягчившись. — Хотя верно, в твоем пансионе…

Она подпоясала халат шнурком, заколола английской булавкой чересчур глубокий вырез и, взяв Пьера за подбородок, повернула его к себе.

— Ну-ка… Посмотри на меня… В самом деле, красный как рак, бедняга… Сколько же тебе лет?

Дутр, мотнув головой, высвободился.

— Двадцать!.. И тебе это должно быть известно не хуже, чем мне!..

Одетта машинально потрепала его за ухо.

— Двадцать?.. Уже?.. И делать, конечно, ничего не умеешь?

Дутр, обиженный и сердитый, уже было раскрыл рот, чтобы ответить резкостью, но Одетта смотрела на него с такой неожиданной печальной нежностью и тревогой, что он размяк.

— Не очень-то умею, — признался он.

Она погладила его по щеке.

— А мордашка у тебя славная, — шепнула она. — В меня. Вот это все от меня…

Ее большой палец обвел, коснувшись скул, на узком лице Дутра контур другого лица.

— И веснушки мои… я тоже была с веснушками…

Глаза у Одетты заблестели; Дутр почувствовал, что и палец, который все еще что-то рисовал у него на лице, дрогнул. Он хотел что-то сказать.

— Нет, — попросила она, — помолчи, не говори ничего.

И убрала руку. Заметив, что сигарета погасла, Одетта взялась за электрическую зажигалку, висевшую над плитой. Зажигалка оказалась сломанной.

— Все разладилось, — вздохнула она, пожимая плечами. — Не вовремя ты приехал, малыш. Ох, не вовремя!

— Я могу уехать обратно, — ответил он извинительно.

Одетта всколыхнулась от смеха, но тут же подавила смешок.

— Точь-в-точь как отец… Он тоже всегда говорил: «Можно сделать то-то»… А кошелек потуже завязать не мог. Всю жизнь играл с монетами и в конце концов поверил, что они размножаются сами собой.

— Я могу работать.

— Как?

Дутр не ответил.

— Положение не блестящее, — продолжала Одетта. — Отца у тебя больше нет, и тут я ничего не могу поделать… Людвиг обещал мне помочь поставить новый номер. На этот месяц я заработаю… А вот дальше что?..

Она освободила на столе место и принялась чистить картошку. Дутр взглянул на ее наклоненную голову и увидел проступающую из-под краски седину.

— Мне казалось, — проговорил он, — что вы зарабатываете много денег.

— Да, мы много зарабатывали…

Одетта оживилась, улыбнулась, светлый веселый огонек зажегся у нее в глазах.

— Война кончилась, — заговорила она, — и каждый день стал праздником. Люди только тем и занимались, что тратили деньги. И мы тоже… Мы не думали о завтрашнем дне…

Она подлила себе вина.

— Пить мне вредно, да как вспомнишь, какими мы тогда были…

— Я что-то не понимаю… — начал Дутр.