Та, которой не стало. Волчицы. Куклы

Они переглянулись и зашевелили губами, словно повторяя сказанное Дутром. Тогда он пальцами правой руки прошелся по ладони левой, изображая польку. Обе прыснули и отвернулись, желая насмеяться вдоволь, а он застыл, разозленный и очарованный, чувствуя, как его мало-помалу сковывает по рукам и ногам тягучая ласковая истома. Но обе они уже чинно выпрямились и приложили пальцы к губам. На сцене появился Людвиг, и следом ярко загорелась рампа. Владимир торопливо расставлял столики, сундуки, коробки и игральные кости огромной величины. Дутр не знал, куда ему смотреть. Хотелось посмотреть представление, но невозможно было отвлечься от Хильды и Греты. Наклонившись налево, он прошептал:

— Хильда!

Девушка подавила очаровательный горловой смешок и шепнула:

— Nein! Грета!

Они словно бы играли в прятки, но в игре была чувственность, сладострастие. Дутр положил руки на спинки кресел девушек и сам удивился собственной дерзости. Он почти обнимал обеих, а они в ослепительном свете софитов иногда поглядывали на него с одинаковой заговорщицкой улыбкой. Людвиг на сцене жонглировал разными шариками, беря их неведомо откуда. Поначалу у него их было три, потом четыре, потом пять. Сложив ладони лодочкой, он ловил их, тер ладони друг о друга, разводил руками — шариков больше не было. Тогда Дутр тоже кончиками пальцев, словно проверяя, касался плеч сестер. Они по-прежнему были здесь обе и обе одинаково взмахивали ресницами, почувствовав его легкое, неуверенное прикосновение. Людвиг тем временем уже показывал всем пустой цилиндр, ставил его на столик и поднимал ладони вверх, как священник, призывающий благодать святого духа. Вот Людвиг отступил на шаг, и из цилиндра вылетели две голубки и плавно закружились над сценой. Дутр обнял сестер за плечи.

— Я хочу выучиться этому ремеслу, — сказал он.

Они не поняли, но обе благодарно ему улыбнулись.

III

— Ну что? — спросила Одетта. — Понравилось? Я спрашиваю, понравилось тебе или нет? Ты что, оглох?

— Конечно, понравилось, представление замечательное, — отвечал Дутр. — А скажи мне, что это за девушки?

— Я должна была догадаться. Да ты кроме них ничего не видел! — укорила его Одетта. — Однако ты не такой тихоня, каким кажешься. Ну-ка, помоги мне!

Она сняла черное, узкое, с большим декольте платье, в котором выступала, и нащупывала теперь завязки корсета. Дутру вдруг сделалось жарко.

— Две бездарные дурочки, — продолжала Одетта, — с номером, который никого не интересует. А ты долго будешь меня душить?

Став на одно колено, Дутр изо всех сил тянул за шнурок, но не за тот, который нужно.

— Постарела, растолстела, — говорила Одетта. — Публика таких не любит. Когда Людвиг говорит, что я сейчас исчезну, все смеются. Тебе можно исчезать, и блондиночкам тоже. У вас возраст, подходящий для таинственности… Все, что ли?

Она отдышалась и накинула халат.

— Думаю, ты с ними сработаешься.

— Я?

— Я? — передразнила она его. — Ты, право, чудак. Ну да, ты. Ты будешь с ними работать. У тебя это на носу написано.

Дутр отошел на несколько шагов.

— Неужели ты что-то надумала?

Она рассмеялась, не сводя с него глаз.

— Смешно, когда ты вот так петушишься. Тебя что, удивляет, что я думаю? Да, представь себе, милый мальчик, — думаю, и всяких идей у меня полным-полно лет с двадцати. Судьба такая. Твой отец не любил напрягать мозги. Это его утомляло.

Одетта достала из шкафа большую потрепанную папку, уселась на пол и раскрыла ее. Дутр невольно удивлялся всему, что она делала.

— Вот они, мои идеи! — сказала Одетта.

Папка была набита эскизами, набросками, чертежами, сделанными карандашом, пером, углем. Одетта сидела и перебирала их. Дутр тоже наклонился над папкой. Одетта тыкала ярко-красным ногтем в рисунки.

— «Окно с привидениями»… «Волшебное зеркало»… «Таинственный чемодан»… очень красивый фокус, и всегда пользуется успехом… «Женщина-бабочка»… «Индийская веревка»…

Дутр взял рисунок и стал его рассматривать.

— Ты сама все это выдумала?

— Нет, конечно. Я хоть и сообразительная, но не настолько. Я только усовершенствовала кое-что, придумывала новое оформление. Оформление придумывать несложно, все равно как кроить новое платье. Люки, зеркала — с ними все возможно. Погоди, погоди, а вот набросок мизансцены, которую я никогда не ставила. На сцене — освещенный изнутри стеклянный куб, его закрывают тканью, а когда открывают, он полон роз, и среди роз медленно возникает живое существо — ты, например…

— Я? Но ведь я…

— Почему бы и не ты? Неважно кто!

Она смотрела на него снизу вверх, запрокинув полное помятое лицо, от нее пахло крепкими духами, халат сполз и оголил плечо. У Дутра подкосились ноги, он сел. Голова у него странно кружилась. Он смотрел на рисунки, на обозначенные пунктиром силуэты и ничего не понимал. Одетта по-прежнему за ним наблюдала.

— Господи! — вздохнула она. — Хорошо, наверно, быть таким простодушным.

Она обняла его за шею, звякнув браслетом с брелоками.