Та, которой не стало. Волчицы. Куклы

— Смотри, я ловлю ее, сжимаю пальцы левой руки, делаю вид, что поддерживаю правую кисть. Хоп! Монетка соскользнула. Вот она!

Людвиг переменил руки, и монета исчезла. Людвиг помахал пустой левой рукой.

— Где монета? — спросил он.

— Не знаю.

Зачарованный фокусом, Владимир перестал жевать.

— Здесь. Она у меня в правой руке, — продолжал объяснение Людвиг. — Я напряг ладонь и переместил ее, спрятав между большим и указательным пальцем.

Монетка появилась, зажатая между пальцами. Владимир вновь принялся жевать.

— У меня никогда не получится, — прошептал Дутр.

— Напротив, технику набираешь быстро. Самое трудное — это работа на публике, когда смотришь в зал и болтаешь с ним. Нужны очень ловкие руки, гибкие запястья и быстрые-быстрые пальцы. Но ты же его сын, так? А он, если б ты только его видел!.. Одевайся. Я покажу тебе реквизит. Вот костюм для сцены.

Фрак облегал манекен. Людвиг приподнял фалду.

— Потайные карманы, — небрежно произнес он. — В жилете тоже, в них прячут кролика. Крючки цепляются за брюки, сюда прячут шарики и яйца…

— Но зрители…

— Зрители ничего не видят. Запомни: они хотят, чтобы их обманули. Публика — дура. Ты можешь заставить ее поверить всему, чему захочешь. Теперь — столики; разумеется, все с двойным дном. Волшебный кофейник… наливает все, что захочешь: пиво, молоко, виски и даже кофе.

Он брезгливо сплюнул крошку табака и поднял крышку кофейника.

— Ничего особенного: несколько отделений и гибкие трубочки, которые ты перемещаешь запястьем.

— А большой шар?

— Выдумка Одетты. Шар по твоему приказанию спускается и поднимается по плоскости. Действует с помощью электромагнита на батарейке и управляется из-за кулис.

— Кругом одни фокусы! — пробормотал Дутр.

— Точно! Именно фокусы! — воскликнул Людвиг. — Все, что ты видишь — липа, надувательство и вранье! Ты сказал чистую правду! Шпаги?

Он вооружился одной из шпаг и ткнул ею в стену: клинок ушел в перегородку.

— Осторожнее! — невольно крикнул Дутр.

Людвиг повернулся и презрительно швырнул шпагу на пол.

— Не надо никаких «осторожнее»! Клинок складывается и убирается в рукоятку. Весь остальной реквизит в том же духе. Внушает здесь симпатию только вот что.

Он снял с клетки платок, просунул руку и вытащил трепещущую крыльями голубку.

— Подставь ладонь.

Голубка осторожно пошла по незнакомой руке, повернулась, помогая себе распущенными крыльями, круглый ее глазок подергивался кожистой пленкой. Вид у нее был удивленный и беззащитный. Дутр невольно коснулся губами теплой шейки, и прикосновение крыльев к щекам показалось ему нежным прикосновением веера.

— Вторая точь-в-точь такая же, — сказал Людвиг. — Отличить их невозможно.

Дутр посадил голубку обратно в клетку и задумчиво посмотрел на двух пленных птичек. Позади себя он услышал, как Людвиг сплюнул и сказал с отвращением своим скрипучим неживым голосом:

— И они… Они тоже… фокус!

— Я полагал, что это ваша работа, — сказал Дутр не оборачиваясь.

— Моя? — возмущенно крикнул Людвиг. — Ты еще не видел, как я работаю. Я жонглер. Я не дурю головы. А от всего этого вранья можно спятить. Меня не удивляет, что твой отец…

Дутр тут же двинулся в атаку:

— Что мой отец? Что? Он умер от сердечного приступа. Людвиг задумчиво смотрел на кончик своей сигары.

— Разве я сказал, что не от сердечного? Давай-ка, паренек, за работу! Если что-то понадобится, спросишь у Владимира.

И Дутр первый раз в жизни принялся за работу. Он вставал в шесть утра, как в коллеже, кормил голубок и открывал окошко фургона. Влажный мартовский воздух врывался вместе с запахом конюшни и свежей соломы. В одних трусах Дутр принимался за гимнастику. Занимался он до изнеможения, с озлоблением повторяя и повторяя самые трудные упражнения. Иногда, вконец измотанный, он ложился, но вспоминал о сестричках-близнецах, вытаскивал корзину, сворачивался и укладывался в нее. С каждым днем крышка опускалась все ниже. Потом с махровым полотенцем на шее он переходил улицу и умывался в умывальной мюзик-холла, слыша, как всхрапывают лошади, как они стучат копытами. Это были лучшие минуты дня. Дутр любил густые запахи конюшни, любил деревенские звуки, любил сваренный Владимиром кофе, который они пили в баре пустого фойе. Владимир вопросительно прищуривался; Дутр, отпив первый глоток, поднимал большой палец. Владимир широко улыбался и поглаживал живот. Так они по утрам беседовали. Полчаса Дутр занимался маленькими гантелями. Он подбрасывал их и ловил — правой рукой, левой, правой… Ладони у него горели. На тыльной стороне вспухали вены. Он позволял себе короткую передышку и выкуривал сигарету. В соседнем фургоне просыпалась Одетта. И Людвиг тоже. Дутр слышал, как они шептались. Сам он замирал. Ему хотелось плакать. Зато голубки хлопали крыльями, и по воздуху летали белые пушинки. Дутр машинально вытаскивал доллар и подбрасывал его. Но он не гадал, он только смотрел на орла на жердочке и на грубоватый профиль женщины по имени Либерти. В восемь Людвиг выходил из фургона с сигаретой в зубах. Дутр отправлялся к Одетте.

— А вот и мой бульдог пришел, — встречала его Одетта, — Мог бы и поздороваться.