Табия тридцать два

(Как справедливо указывал в разговоре с Кириллом Фридрих Иванович, между историками и аналитиками существовала давняя вражда. «Отвлеченное, абстрактное, никому не нужное знание, – говорили историки о шахматном анализе. – Зачем изучать гипотетические будущие варианты, если бóльшую часть из них, вероятно, никто никогда не сыграет (они слишком изощренные)?» «Приземленное, узколобое, совершенно бесполезное знание, – говорили аналитики о шахматной истории. – Зачем изучать уже найденные, известные варианты, если бóльшую часть из них, вероятно, никто никогда не повторит (они слишком избитые)?» Будь эта дискуссия сугубо эпистемологической, она вряд ли бы обрела сколько-нибудь значительную остроту; но кафедры-то боролись друг с другом за государственные деньги. И, чем интереснее становились суммы грантов, тем активнее делались пикировки, тем громче звучали взаимные обличения, тем чаще к аргументам ad rem[32] добавлялись аргументы ad hominem[33]. «Аналитики не понимают контекста, – аукалось на исторических кафедрах по всей стране. – Иностранными языками не владеют, с источниками не работают. Книги-то когда в последний раз читали? Только целыми днями сидят за доской, передвигают фигуры, удобно!» «Историки не умеют играть, – откликалось на кафедрах аналитических. – Досок не раскрывают, варианты не считают. Фигуры-то когда в последний раз в руках держали? Только целыми днями сидят в библиотеках, перелистывают страницы, удобно!» Перемирия здесь быть не могло – само время лежало между соперниками неодолимым барьером, ведь историки пытались давать оценки прошедшему, а аналитики – грядущему (впрочем, результаты в обоих случаях казались шаткими и немного иллюзорными; известно, что история переписывается каждый день, – но так и анализ обновляется каждый день. Подслеповатая дама Наука.))

Иван Галиевич, будучи историком до мозга костей, всегда (и с большой охотой) подхватывал сетования о «наглой экспансии» и о «бесстыжих спекуляциях» аналитиков; вот и теперь он сразу же потеплел – и даже речь его стала менее сухой:

– Увы, Кирилл. Умеют эти ребята выбивать себе фонды.

– Но почему их кафедра настолько больше нашей?

– Видите ли, в чем дело, – пустился в объяснения Абзалов, – у историков много концепций, но мало результатов. Вот вы, например, будете три года собирать материалы, бегать по библиотекам, дышать архивной пылью – и в итоге напишете, я уверен, отличное исследование, закрывающее очередную лакуну в научном знании. Но каков окажется объем вашего исследования? Книжка, страниц двести-триста, вот и все. Может быть, она займет выдающееся место в культуре, но она точно не займет много места на полке. У аналитиков ровно наоборот – мало концепций и много результатов. Они расставили типовой дебют, сделали любой новый ход – и пошли смотреть все возможные варианты. А вариантов множество, и, чем дальше, тем больше, и каждый надо записать, сохранить, дать оценку получившейся позиции. Исследование на пятьсот страниц не слишком усердный аналитик подготовит за неделю; за год работы он произведет двадцать пять тысяч страниц. Где эти отчеты держать? Требуются огромные стеллажи, обширные помещения, гигантские пространства. А сколько в России таких аналитиков? Сотни, тысячи. Ведь позиций масса – и дебютных, и эндшпильных, и все требуют изучения, требуют человеко-часов. Конечно, под такую работу очень удобно просить вместительные здания и большие деньги.

Кирилл хотел что-то сказать, однако Иван Галиевич продолжил: