– Два человека! Всего два человека в России осознают нависшую над шахматами угрозу. Это вы и я. Что же мы будем делать теперь? Против нас – Д. А. У. и все его ученики; против нас – мощная система сокрытия и замалчивания истины; против нас – предрассудки населения (боящегося поменять местами слона и коня); против нас – сами законы развития шахмат. И все-таки вдвоем легче. Знаете, Кирилл, когда – много лет назад – я впервые ознакомился со статьями Владимира Крамника, когда увидел практически неоспоримые доказательства, когда понял, что опасность чрезвычайно близка, то ощутил себя страшно одиноким. Мне некому было поверить свою тайну. В молчаливом оцепенении исследовал я замкнутую логическую петлю (разыскивая выход, которого, конечно, не было): шахматы тем интереснее, чем больше вы знаете игру, но именно этот рост знания и убивает в итоге шахматы. Надеясь хоть как-нибудь замедлить шахматный прогресс, я даже устроился на кафедру анализа закрытых начал – специально предлагал некорректные варианты в защите Грюнфельда, неверно оценивал позиции, протаскивал ошибочную аналитику в отчеты и монографии. Увы, довольно скоро стало ясно, что такие усилия – капля в море и ничего не меняют. При этом идеи реформирования шахмат, высказанные Крамником, не казались мне убедительными: все эти «торпеды», пешки, которые ходят назад и в сторону, – чепуха (заслуга Владимира Борисовича единственно в том, что он строго обосновал неизбежность «ничейной смерти»). Что же делать? И однажды Каисса смилостивилась; я вдруг осознал, что
– Погодите, Александр Сергеевич, да погодите же! – почти в отчаянии закричал Кирилл на экзальтированного Броткина. – Ведь Крамник ничего не обосновал. Ну, боялся он «ничейной смерти», сочинял об этом статьи, бил тревогу, но почему мы должны ему верить? Люди 2020-х вообще любили паниковать по любому поводу: то из-за синих китов, то из-за белых медведей. А ведь достаточно взглянуть на вещи трезво, спокойно посчитать варианты – и наваждение сразу рассеется. Клод Шеннон еще в 1950 году доказал, что минимальное число неповторяющихся шахматных партий – единица со ста двадцатью нулями; столько не сыграть и за миллионы лет. Высохнут океаны, рассыплются в прах горы, перестанет вращаться Земля, потухнет Солнце, а шахматы так и не будут исчерпаны до конца. И значит, нет никакой «ничейной смерти», но только вечная радость игры.
– Кирилл, вы не понимаете, – страстно возразил Броткин. – Вовсе не обязательно играть
Он потянулся к подоконнику и достал оттуда странную игрушку – маленький пластмассовый кубик, как бы составленный из других кубиков и раскрашенный в шесть разных цветов. Внутри, по всей видимости, имелась какая-то шарнирная конструкция: Броткин быстро поворачивал стороны кубика относительно друг друга так, что маленькие кубики постоянно меняли положение, образуя пестрые причудливые узоры.
– Знаете, что это? – спросил Александр Сергеевич.
– Нет.
– Кубик Рубика. Очень популярная когда-то головоломка. Задача состоит в том, чтобы, вращая грани, «собрать» кубик в исходное состояние, когда каждая сторона окрашена в один цвет. Изобрел эту игрушку в 1975 году венгерский скульптор Эрнё Рубик – для наглядного объяснения некоторых понятий математической теории групп.
– Остроумное изобретение. Но при чем тут «ничейная…»
– А вот при чем, – Броткин нахмурил брови. – Число возможных «состояний», то есть позиций с перемешанными цветами, превышает для классического кубика Рубика сорок три квинтиллиона. Это очень много, однако для успешного решения задачи вам
Кирилл неохотно кивнул, а Броткин продолжал: