Табия тридцать два

– Дорогой Кирилл, я вас не понимаю. Вы рассуждаете как герой Достоевского. Давно доказано, что «истина» – тоталитарный концепт, придуманный для манипуляций. На самом деле нет никакой «истины», есть только удачные и неудачные ходы. И идея «знания» тоже не всегда хороша. Вспомните, что говорил Эмануил Ласкер: «Как это ни печально, знание несет за собой смерть». Да, для нашей великой игры «влечение к знанию» оказалось не чем иным, как «влечением к смерти», о котором писал знакомый Ласкера, Зигмунд Фрейд. Но что ж теперь, такова ситуация. Шахматы умерли, с этим ничего не поделаешь, однако мы не можем, мы не имеем права допустить, чтобы вслед за шахматами умерла Россия. Люди, Кирилл, не должны ничего знать о «ничейной смерти», потому что это знание приведет к мгновенному краху культуры, которая скрепляет сейчас общество. Начнутся брожения и волнения, социальная турбулентность, вместо цветущего ныне сада опять возникнет пустое место, и на это место полезут изо всех углов пушкины и толстые, лермонтовы и тютчевы, потащат на грязных лапках застарелую заразу империализма и шовинизма. Я же не зря говорил с вами о профилактике: если мы заботимся о процветании родины, то наши действия должны диктоваться не поиском «истины» и «знания», но целесообразностью.

– Но ведь шахматы умерли! Умерли! Получается, мы все занимается гальванизацией трупа. Мы сознательно строим счастливое будущее страны на мертвечине. Мы питаемся этой мертвечиной. И весь российский народ превращаем в нацию некрофагов.

Д. А. У. невесело усмехнулся:

– Не вижу в этом ничего плохого. Мало ли что построено на мертвечине. Санкт-Петербург, например, стоит на костях – а какой красивый город. Вам же нравится Петербург? Или углеводороды; мы отапливаемся газом, используем нефть, чтобы ходил транспорт, а ведь нефть и газ – тоже продукты разложения живых существ: водорослей и зоопланктона. Так чем же нам не угодила госпожа Смерть? Вполне щедрая дама! Может быть, именно на смерти и основаны все самые великие культуры – вспомним хоть древних египтян с их загробным культом, хоть христиан, искренне благоговеющих перед убитым богом.

Кирилл все вглядывался в лицо Д. А. У. и не узнавал его.

Перед ним был теперь вовсе не тот добродушный и чуть эксцентричный профессор, рассказывавший о Переучреждении России и блестящих перспективах страны. О нет – в чертах, в жестах, в словах Дмитрия Александровича отчетливо сквозило что-то хищное и безжалостное. («Натуральный Макиавелли», – прозвучал у Кирилла в голове голос Броткина. Неужели и в этом варианте Александр Сергеевич угадал?)

– Ваш план все равно обречен, – мрачно сказал Кирилл. – Пока вам удается скрывать информацию о «ничейной смерти» шахмат, но уже скоро с России будет снят Карантин, и люди начнут ездить за рубеж, и неизбежно узнают, что их обманывали десятки лет.

– А с чего вы взяли, что Карантин будет снят?

– Но ведь ООН планирует его снять?

– ООН может планировать что угодно, дорогой Кирилл. Но это вовсе не значит, что, когда они объявят о снятии Карантина, мы с этим снятием согласимся.

– Нет! Вы не посмеете.

– Увы, это единственный остающийся у нас ход.

– Так вот куда ведет ваша профилактика! – от ярости Кирилл перешел на шепот. – Вот чему вы научились у Нимцовича и Карпова. Единожды соврав людям, скрыв от них факт «ничейной смерти» шахмат, вы принуждены будете врать снова и снова. Через двадцать лет вам придется утаивать снятие Карантина. Утаивать, что мир на самом деле уже открыт. Утаивать, что с той стороны границы нет никаких препон. О, раньше Россия была изолирована волей чужих держав, а теперь должна оказаться в изоляции по воле собственных правителей? А как же прогресс? Движение вперед? Светлое будущее? Вместо этого вы готовите нам тюрьму и резервацию, так, Дмитрий Александрович? Верно? Но что, если я – я! – нарушу ваши построения? Пойду и расскажу всем о «ничейной смерти»?

Кирилла била дрожь.

(И еще ему почему-то вспомнилось, как апрельским днем они с Майей мечтали о скорейшем снятии Карантина. «Я бы так хотела поехать в Линарес», – говорила Майя.

А-ха-ха, «Линарес»!)