Табу

– Они пострадали из-за родного человека. Он сдал их. Бросил. Прижали тогда папеньку за яйца, промотал общак в столичном казино и спрятался. А они пришли. Они не могли не прийти, спалили нашу комнату, даже не задумываясь. А папенька выплыл. Разбогател и жить стал дальше, не вспоминая ни о сыне, ни о подлости, что грузом висела на шее. Да, я убил. Порезал на кусочки, а потом спалил. Ко всем чертям. За предательство. За то, что оставил, не защитил.

Сказал и выдохнул. С облегчением. Протяжно так, громко. Выговорился, а глаза заблестели непролитыми слезами и горечью воспоминаний.

– Так вот я сейчас думаю – кто из вас больше страдает? Ты, разрушивший свою жизнь из-за дочери предателя или она, доверившаяся «коту в мешке».

Я молчал, переваривая полученную информацию, а Олег молчал, потому что мысли мои читал, затем крякнул и растянулся в улыбке.

– Отпустил, да, Серёженька? Свободу ей выбил. Отправил, небось, подальше, где и искать не станут.

Этим Олег мне и нравился, беседовать было с ним одно удовольствие. Сам спрашивал, сам на вопросы отвечал, сканировал хлеще рентгена. Видел, чувствовал.

– Придурок ты, Лазарь. В деле профи. Ты знаешь, что я так на тебя ничего и не нарыл? И архив в тюрьме спалил, и «центр» промолчал. Если б ты не появился, то не нашел бы тебя ещё очень долго. Вот только… Только неясно мне, какого хера ты припёрся? Не испугался, нееее. Ты никого не боишься, даже смерти. Тут что-то другое.

– Это Честнов, – прохрипел я. – Валерий Геннадьевич, известный нам, как Честный.

– Губернатор? – лицо Олега вытянулось, а руки сами потянулись к пачке за новой порцией никотина.

– Да. И Костя, и всё его окружение работало на него. Они три года раскачивали Моисея, пол из-под него выбивали. Надо признаться, получалось у него неплохо. Не торопился, действовал медленно, но решительно. А потом появился ты, Олеженька, – передразнил я его и допил холодный кофе. – Это он.

– И факты есть?

– Есть, но мало. Не сбросить с наскока. Можно, конечно, пойти другим путем, привычным, тогда, где гарантия, что на этом всё закончится?

– И что делать?

– Думать надо, Олег. Думать и начать разработку. Светлане Леонидовне сам расскажешь?

– Естественно, потому что у неё аллергия на живых трупов, – Олег улыбнулся, откинулся на стул, закинув руки за голову. – Расскажешь, где прятался?

–Нет. Расскажешь, как такой красавчик, как я сдох? Надеюсь, красиво?

–Нет. А телефончик черканешь?

– Подумаю, – бросил на стол коробку с новым телефоном. – Только давай без слезливых смс, договорились?

– Вали, Лазарь. И помни, что кроме тебя в неё больше никто не верит. И это правда лишь потому, что она так думает. И переубедить её только у тебя получится. Поэтому проваливай, Лазарь. Живи. И дай пожить ей. Нормально. Забыв про отца-крысу, про мачеху, что сбежала и про мужа-ублюдка.

– Отпускаешь?

– Не даю возможности взвесить на мою совесть ещё одну трагикомедию с главным действующим лицом в виде близкого человека. Иди, а я переживу.

– А они? – Олег, конечно, намекнул, что «центр» меня искать не станет, хотя бы первое время, поверив Олегу на слово, но всё же.

– Я и их переживу, Серёга. И их… Это твоя жизнь, а уж с кем ты проведешь её – решать только тебе.

– А ты?

– А я все решил. Я буду тут, пока на лице её улыбка, пока смеётся моя дочь. И если всему этому цена – свобода, то я ставлю все. Свободен там, где сердце отпускает. Иди, Серёга, и не возвращайся. А если надумаешь, убью. По стенке размажу, позабыв про наш трогательный сегодняшний разговор.

Поднялся, протянул руку человеку, который прикрыл меня слепо, просто доверяя. Пожал и крепко обнял, ощутив бешенный ритм сердца.

И я ушел. В ночь. Поймал тачку и рванул в аэропорт, в попытке исправить то, что натворил. Мы не всегда знаем, что человеку нужно. Можем ошибаться. Жалко… Если человек не готов принимать жалость, значит, он еще не дошел по «ручки». Значит, еще не все потеряно, не все сожжено. А сейчас я готов был принять даже жалость… Верну её, чего бы этого не стоило. А если не захочет, то поселюсь в соседней квартире, благо, позаботился об этом заранее.

Эпилог.

Все было чужим и странным. Одинаковым, безжизненным и до скукоты серым. Воздух ощущался как-то необычно. Первое время все время оборачивалась, вздрагивала от громких звуков, сторонилась толпы, стараясь казаться невидимой. Потом отпустило, вот только спать по ночам так и не могла. Искала опоры, ждала, что вот-вот на талию опустится тяжелая рука и прижмет к себе крепко-крепко, чтобы не убежала.