Табу

Я сам проектировал это помещение конюшни. Здесь было все, чтобы с удобством выбивать нужную мне информацию из несловоохотливых людишек. А теперь на их месте оказался сам. Рассмеялся и тут же зашипел от боли во вновь треснувшей губе, рассеченной огромным перстнем на руке Моисея.

В голове настойчиво бились его крики: «Кто знал? Кто еще знал?»

Он не простил мне. Глупо было надеяться на доброту «папы», ведь сам не раз корил его за ненужную мягкость, а тут дело касалось его дочери. Поэтому нисколько не удивился, когда, возвращаясь из берлоги Наскалова, где тот зализывал раны, меня остановили на первом же посту, радушно встретив ударом дубинки по затылку. Жизнь – карусель. Ты, вроде, пытаясь избежать повторений, пересаживаешься с лошади на слона или медведя, в итоге все равно продолжаешь крутиться на коварном аттракционе, в то время, как кукловод тихо посмеивается над тобой, глупым маленьким человечком.

Время прекратило существовать. Я стал лишь кадром в черно-белом диафильме, что крутился, как заевшая в кассетнике пленка. Лица парней, с кем еще недавно делил хлеб, тёлок, работу сменяли гневное лицо Моисея, кричавшего, что ему мало! Я должен был орать от боли, но упорно продолжал молчать, зля «папу» еще больше. Он даже приводил Куранова, пытаясь разговорить меня тоннами угроз в сторону семьи бедного парня, но я-то знал, что он не оставит девчонок без отца, не сделает Машку вдовой, поэтому продолжал молчать, криво улыбаясь его гневным тирадам.

Он был тем, кем я позволил себе жить последние несколько лет. Моисей… По одному звонку которого я был готов перевернуть город. А теперь лишь – удары, крики, омут забытья и ледяная вода, приводящая меня вновь и вновь в туманное сознание.

А самое обидное – я понимал, за что мне это. Осознавал всю вину и почти согласился. Но что-то неуловимое держало меня еще на этой земле, настойчивая мысль пыталась пробиться сквозь плотное кольцо боли и физической слабости. Это что-то выталкивало меня из цепких объятий смерти, заставляя дышать, превозмогая настойчивую боль.

– Очухался? – хриплый голос доносился откуда-то сверху. Но я не шевелился, привыкший к постоянным галлюцинациям. Это игра разума. Моисей столько раз приходил ко мне, просил прощения, отстегивал наручники и каялся за совершенную ошибку, что я сбился со счета. Но это были лишь безжалостные видения ослабленного мозга.

– Ты понимаешь, за что?

Конечно, понимал. Но если он додумается меня спросить о том, что бы я сделал, если бы смог отмотать все вспять, то подписал бы мне смертный билет, потому что я бы не стал ничего менять.

– Молчишь… Значит, считаешь, что поступил правильно.

Конечно, правильно!

– Знаешь, почему ты до сих пор жив?

Потому что ты слаб, старик. Обмяк. Я помню, как ты день и ночь искал тех, кто посмел обидеть твою дочь. Помню их крики, когда ты резал их грешные тела на тонкие ленточки. Ты не обращал внимания ни на чин отца одного из тех уродов, ни на собственное шаткое положение в городе, ни маячивший срок. Ты видел цель и не видел препятствий. Ты был сильный… Я шел за тобой, готовый подставить плечо. А теперь?

– Потому что ты не боишься… Никого не боишься.

В тонкой полоске света слипшихся от запекшейся крови век я отчетливо увидел его морщинистое лицо, ощутил горько-кислый запах сигар и пряность крепкого кофе. Старик стоял в нескольких сантиметрах от меня, внимательно рассматривая то, что сделал своими руками.

– И его ты не побоишься, – почти шепотом произнес Моисей. – Оставляю тебя в живых, чтобы ты и ему кровь свернул, нарушив свои обещания и его планы. Ты слишком свободолюбив, чтобы признавать чью-либо власть. У тебя есть цель жизни. У меня она тоже была, пока не отвернулась, сбежав с чужим мужиком. Только запомни, Лазарь, это лишь твоя цель…

Моисей кому-то махнул, и цепь заскрипела, опуская меня все ниже и ниже.

– Найдя себе цель жизни, ты должен быть готов к тому, что рискуешь не оказаться целью жизни другого человека. Придется маневрировать и менять стимул, заставляющий тебя дышать. То, что спасало тебя от гор дерьма, рек крови и грязи ненужных бабок, может превратиться в секиру, занесенную над твоей головой. Запомни, Лазарь… А теперь – в больницу его. – Моисей медленно махнул подбежавшим парням, давая разрешение снять наручники. – Я буду улыбаться, когда ты станешь поперек горла тому, ради кого рисковал жизнью…

Мне потребовалась пара недель, чтобы снова ощутить крепость в ногах.

Мягкие женские руки ставят на ноги лучше, чем капельницы лекарей, горячий бульон, наполненный любовью и преданностью, творит чудеса, а монотонное поглаживание рук заставляет кровь бежать по венам быстрее.