Табу и невинность

Через две недели на выборах могут победить две партии, которые только что довольно-таки неряшливо перекрасили свои вывески. На них без труда можно прочитать старые названия: Польская объединенная рабочая партия и Объединенная народная партия.

Лагерь, ведущий свою родословную из демократической оппозиции, проиграл общественную борьбу за память. И здесь находится важный источник сегодняшних успехов посмертных детищ усопшей ПНР, которые родились после ее кончины.

Память не тождественна истории. Память по своей природе субъективна, изменчива, фрагментарна. Каждая группа переживает прошлое иначе, по-своему. Стирает большие его зоны, придает несоразмерное значение неким сегментам, которые для других отнюдь не важны. Память с одними связывает и соединяет, от других отделяет, а каких-то третьих радикально противопоставляет себе. Чем больше общество интегрировано, сплочено и устойчиво, тем больше похожи между собой картины прошлого в сознании разных групп.

В недемократическом обществе нет возможности сличать, соотносить воспоминания, впечатления, оценки. Отсутствие такой альтернативы, такая несопоставимость представляет собой существенный элемент атомизации общества. Свержение диктатуры ведет, как правило, к восстановлению общности, к воссозданию общей памяти. Революция, восстание часто сопровождается насилием, радикальным сломом непрерывного характера власти, глубокими общественными переменами. Но вдобавок еще и ярким, ослепительным светом, брошенным на существовавшую до сих пор историю. Люди открывают прошлое как нечто новое, хотя этому сопутствует такое чувство, словно они находят самих себя. Осознают обиды, о которых до этого момента предпочитали не думать, видят пережитые индивидуальные и коллективные унижения, вспоминают факты, которых предпочли в свое время не замечать, дабы избежать жгучего, унизительного чувства бессилия или собственной слабости.

Новая память, впрочем, необязательно должна быть справедливой или объективной. Однако этот блеск новизны, это резкое, контрастное освещение испытывают все или почти все. И революционное братство, чувство общности, которое столь часто описывают участники подобных событий, имеет свои глубокие корни во внезапно отыскавшейся, совместно создаваемой общей памяти.

В Польше отыскать общую, единую для всех память не получилось.

Потому что не было настоящей революции. В 1980–1981 годах мы имели революционное движение без революционных последствий, после 1989 года революционным переменам не сопутствовало революционное, охватывающее широкие массы движение. Процесс приближения к свободе, Круглый стол, неизбежно сложные отношения между старыми и новыми элитами, которые принимали решения об изменениях, сравнительная апатия масс – все это блокировало перемены в сознании.

Наши бедные памяти еще не успели соединиться, сыграться, сладиться, притереться, когда начался процесс их развода. Каждый очередной конфликт менял видение прошлого. «Войнушки в верхах», битвы между паном и плебаном[36], страх – у одних перед прошлым, у других перед настоящим и будущим – отдаляли людей друг от друга.

В итоге мы имеем память боевую, ветеранскую, диссидентско-радикальную, на сегодняшний день – весьма правую. У людей с такой памятью ПНР – это Содом и Гоморра, оккупация, тоталитаризм, вырываемые ногти. Для них нет никакой разницы между, скажем, 1952 годом от Рождества Христова и годом 1988-м. Их лозунги – люстрация, декоммунизация. На колени, сволочь, и тогда, может быть, мы по-христиански пожалеем твоих деток.

Есть и память тех, кто все громче требует слов признательности в адрес ПНР. Кто хвалит ее достижения, ее справедливость. Славит судьбу народных масс. Празднует 22 июля[37]. Хотя сам этот праздник великолепно подходит в качестве символа сплошной лживости ancien r'egime (старого режима): ни дата того манифеста не была правдивой, ни место его опубликования (потому что это был Хелм, а вовсе не Люблин), а готовили и печатали его вообще в Москве.

Есть и память тех, кто о прошлом предпочитает не говорить. Поскольку настоящее и будущее – важнее. А кроме того, дело это затруднительное, хлопотное. Когда-то подобные люди громогласно обрушивались на тоталитаризм, на власть, предоставленную чужаками, и т. п. Ну и каким же образом этот свой вчерашний радикализм и однозначность примирить с сегодняшней умеренностью, прагматизмом, с формулой «все это не так просто»? Отсюда неловкое молчание и ироническая гримаса, к примеру, в связи с делом полковника Куклиньского[38].

Ну и как, был он предателем или нет? Если был, то кому изменял? Москве? Варшавскому пакту? Своим командирам? Или же народу? Отчизне? Ответы носят не исторический, не моральный характер, а только прагматический: говорится о наших генералах, для которых реабилитация Куклиньского будет оскорблением, о дисциплине в армии, о том, что такого рода нехорошие образцы нелояльности не нужно выставлять на всеобщее обозрение. Но ведь это же безумие!!!