Табу и невинность

Эта политика приняла воистину гротескные формы, когда государственные власти начали публично просить у политиков извинения за размещение их фамилий в так называемом списке Мацеревича[48]. Не потому, однако, что они сочли, будто игра идет вокруг глубоко несправедливых оговоров и ложных обвинений. Вместо того чтобы предоставить пострадавшим возможность доступа к их собственным папкам и делам [в архивах тайной полиции], власти предпочитали заранее попросить прощения за отсутствие доказательств. Тем самым вину уравняли с невиновностью, делая невиновных виноватыми, а виновных – невинными. Болезненную и общественно важную проблему ответственности и правды о прошлом низвели до уровня бульварной комедии.

Нужно, однако, видеть аутентичность драмы подобного выбора, который заставлял умеренных принять именно такую линию поведения. Качество полицейских картотек оставляет желать лучшего: они косвенно укрывают тех, кто был более всего верен старому строю. Принимая такие досье за основу для восстановления справедливости, можно зачастую наказывать жертву, а не палача, второстепенных лиц, а не вдохновителей. Помимо этого оценивание людей на основании картотек специальных служб делает из полицейских самых настоящих арбитров: фактически это они принимали решения о судьбах новых политических и интеллектуальных элит, ибо главным предметом заинтересованности политической полиции ПНР были, по понятным соображениям, как раз оппозиционные круги. С такой перспективы люстрация – это «революция, которая пожирает собственных детей»[49].

Антикоммунистическая чистка должна была в глазах умеренных обеспечить ускоренную циркуляцию элит, дать возможность устранить первое поколение руководителей революции – тех, кто проявляли мужество во времена, когда оно было опасным. «Молчаливые берут теперь реванш за свое унижение», – говорил Гавел. Тезис этот более чем ложен в польских условиях, ведь среди радикалов фигурируют многие деятели оппозиции из предыдущих десятилетий, а далеко не только «оппозиционеры последнего часа».

Отношение умеренных к проблеме «расчетов» с прошлым тоже вытекает из их понимания вопроса об ответственности. Социализм умалял не только властителей и палачей, своих бенефициаров и доверенных прислужников. Он доводил до моральной деградации и своих жертв. Старый строй удерживался благодаря насилию, но вместе с тем сформировал и развил глубоко укоренившиеся интересы и зависимости. Он содействовал таким психологическим установкам и формам поведения, которые стабилизировали власть. Из плачевного морального состояния общества умеренные делали вывод о необходимости подходить к проблеме ответственности и вины с осторожностью. Мы не освободимся от коммунизма, канализируя нашу коллективную агрессию против «козлов отпущения». Парафразируя Чехова, можно сказать: всем нам надо выдавливать из себя по каплям советского человека (Чехов говорил о рабе)[50]. Необходим акт воли, но в первую очередь всеобщее демократическое переобучение и перевоспитание, которые могут иметь место только в условиях демократии, ограниченной роли государства, ответственности индивидуума за свою судьбу. И вовсе нет уверенности в том, что люди номенклатуры приспособятся к свободе хуже, нежели вчерашние оппозиционеры. Решающим тут будет не вчерашний героизм или оппортунизм, но открытость ума, динамизм, квалификация, умение действовать и справляться с трудностями в условиях неуверенности и неопределенности.

Прошлое предоставляет еще один аргумент против всяких морализаторских поползновений радикалов и против их притязаний на расчеты с прошлым. Недавние злодеяния и преступления напоминают о том, что и независимая Польша не была свободна от них. Говорят об убийстве Нарутовича[51], о Березе[52], об отношении к национальным меньшинствам и т. д. Да и в период войны замечают не только героизм, но также случаи измены, фашизирующего радикализма, антиеврейских действий. Пишется, следовательно, о Национальных вооруженных силах[53], о Юзефе Мацкевиче[54], о военных и послевоенных еврейских погромах. Сложная картина вины и ответственности, расширение круга лиц и поколений, которым можно предъявить моральные и политические – если не уголовные – обвинения, внушают, как представляется, мысль о необходимости проявлять осторожность и не разбрасываться поспешными суждениями или приговорами.

В этом свете любопытно, что умеренные, среди которых можно обнаружить большинство видных фигур демократической оппозиции, делавшей из морали и истины эффективный инструмент борьбы с коммунизмом, с такой легкостью отказались от этого языка в пользу политики реализма и прагматизма.

Так или иначе ты был должен погибнуть Гамлет
ты не был для жизни
верил в понятья кристальные а не в человечью глину, —

говорит Фортинбрас в стихотворении Збигнева Херберта[55].

Радикалы…