Taedium phaenomeni (СИ)

      Наконец, когда Юу стало вконец нетерпеливо, обидно и любопытно - ведь это же не Уолкер, а сам он отыскал эти штуки, - когда он тоже потянулся следом, решив проверить все по-своему да просто подхватив удобную кружку, нажал на рычажок крана и с удивлением уставился на кристально-чистую полоску громыхнувшей пробитым запором, но потихоньку заструившейся воды, двинутый на голову Аллен, одурев, с какого-то черта ударил его по руке, заставляя выпустить кружку и в негодующей неожиданности подскочить, в ту же секунду оказавшись перехваченным за шкирку настырными собственническими пальцами, решившими, что имеют права на него даже больше, чем на причитающийся от рождения бесплатный кислород.

      - Эй! Да что с тобой опять стряслось, идиотина?! А ну пусти! Убери свои чертовы руки! Ты что творишь такое, дрянь?! Пусти меня! Пусти! Там же нормальная вода была! Нахера ты ее разлил?! Потому что я нашел что-то лучшее, чем ты?! Да убери ты от меня свои руки уже! Мне больно! Убери их!

      Психопатичный Уолкер, по горло погруженный в одержимую непролазную ночь, с какого-то хрена завернул кран обратно, пнул ударом ноги кружку, расплескавшую всю воду и отскочившую от мертвой стены неудачным каучуком в сопровождении старческого дряблого звона. С неприязнью покосился на оставленные тухнуть и щериться бочонки, а самого Юу, крепко удерживая того за глотку, оттащил на десяток чертовых шагов в сторону, после чего, грубо столкнув к лестнице и практически заставив забраться задницей на подлокотник мерзостного вида проеденного сиденья, мрачно, хмуро, с перекрещенными бровями и посеревшим лицом прошипел, хрен поймешь куда подевав идиотичного добряка, на все на свете отвечающего извечной обманщицей-улыбкой:

      - Я ведь не раз и даже не два велел тебе все показывать мне, прежде чем лезть и трогать самому. Или хочешь сказать, что ты об этом забыл, мой славный?

      Юу непонимающе приоткрыл рот, сморгнул, раздраженно искривил губы, похожие сейчас на туловище перевитой змеи; он понятия не имел, что на этого придурка нашло, и хотя скандалить не хотелось, хотя скандалить становилось с каждым разом все больнее и все еще желалось просто пожать плечами, отмахнуться и ответить в духе какой-нибудь несусветной ерунды навроде той, что он не специально, что не хотел и больше не будет, хоть и черт поймешь, чего не будет, если, по сути, ничего и не сделал, запертый внутри строптивый дух, конечно же, недовольный просыпающимся стремлением к подаренной покорности, понукнул немедленно ощерить зубы и налететь черным разбешенным каплуном на проклятого белого колдуна, готовящего его в качестве главного блюда своего больного уродливого пиршества.

      - Да пошел ты! Я вообще не понимаю, на что ты опять выбесился, дебил! Чего я тебе не показал?! Показал я! Это ты меня там стоял и игнорировал, игрался с этой проклятой бочкой, когда я же объяснил, что внутри нее сраная вода! - пока он говорил, пока кричал и рычал, отползая назад, на сиденье, и злобно лягаясь бойкими молоденькими ногами, чтобы тупой Уолкер не смел наваливаться сверху и протягивать своих чертовых рук, внутри все отчетливее закипала обида, приправленная добротной щепоткой вящего непонимания. - Я всего лишь нашел для тебя и меня хренову воду и всего лишь попытался ее налить, раз уж ты сам все никак не торопился этого сделать! Мог бы хотя бы попытаться поблагодарить, потому что я прекрасно помню, как сильно ты жаловался на свою гребаную жажду! Так с какого черта ты ее разлил и утащил меня сюда?! Завидуешь, что ли, что это не ты ее нашел и что теперь не сможешь заставить меня пить из того болота, которое притащил с собой, чтобы и у меня выросла такая вот конская башка, да?!

      Ничего несправедливого или незаслуженного он, наверное – по крайней мере, сам так думал - не говорил, а Уолкер вот, кажется, выслушав все до конца, совсем двинулся: стал белым, стал резким, стал лезвийно-холодным, как метущая в бетонном городе пурга в глаза. Пока он еще не распускал рук, пока не открывал рта, пока просто дослушивал и переваривал, но когда вдруг подался навстречу еще ближе, когда протянул пальцы к подлокотнику кресла, где оставались барахтаться ноги сползшего на задницу мальчишки - внутри Второго клиническим набатом выбилась паническая мысль, что вот теперь пришла самая пора отсюда немедленно драпать.

      Сам не зная почему, сам не зная зачем, Юу, сцепив вместе зубы, в неистовой агонии лягнулся: пятки и стопы, спружинив, ловко ударили в твердость чужой груди, попытались к чертовой мамаше отпихнуть ее от себя подальше, проехались углами соскользнувших, но оставивших синяки каблуков; один из носков, потеряв последний стыд, поднялся выше, поздоровавшись с клацнувшим подбородком, и от ударившего по слуховым перепонкам медузьего звука Второму сделалось вконец тошно.