Taedium phaenomeni (СИ)

      Не соображая уже, что между ними происходит и куда недавнее временное перемирье движется на правах бешеной инерции, вслепую проносясь мимо тех городов, где атомная война и после шести вечера не встретишь уже никого, потому что отравляющие кислород призраки вылезают из могил закатными облаками, Юу, пнув придурочного шута посильнее, чудом увернувшись от попытавшейся перехватить за лодыжку руки, опрометью отпрянул назад, попутно вопя разодранной сигнальной глоткой, чтобы тупица немедленно проваливал, убирался жрать свою чертову рыбу и лакать отравленное болото, раз ему так хочется чем-нибудь себя помучить, а он останется здесь, будет пить нормальную воду и есть более-менее нормальную еду, которую тоже, если непонятно, прекрасно себе нашел.

      Он пятился, перепрыгивал через каждые два кресла, едва не ломал себе шею - а, может, и ломал, но быстро возвращался в прежнюю собранность обратно, - и преодолел уже шесть чертовых стульев вширь, уверенный, что Уолкер его здесь не догонит, что попросту не пролезет в узком зазоре между сплющенными спинками и сиденьями, когда тот вдруг...

      Тот вдруг, проявив чудеса не сноровки, а способности шевелить мозгом и привычки прошибать лбом каменную кладку любых лютых стен, так просто и так пугающе ухватился когтистой лапой за первый на пути стул, что Юу, сам того не желая, ненадолго замер, впал в оцепляющий его земноводный сон.

      Вылупил покрасневшие перепуганные глаза, приоткрыл для непонятного еще даже самому себе крика рот...

      И с грохочущим сердцем уставился на то, как проклятый экзорцистский монстр, не прикладывая как будто бы никаких особенных усилий, так просто и так играючи легко выдирает проклятое кресло из пола со всеми удерживающими винтами, креплениями, железом и пластом самого пола в замечательный подарочный довесок.

      Кресло скрипнуло, взвизгнуло, слишком быстро развалилось по мелким, больше не стыкующимся друг с другом, частям, обивкам и каркасам, с грохотом отлетело в сторону, подняв смрадную пылюгу, раздробив кусок неторопливо разваливающейся стенки, отыскавшей в смерти единственное спасение от многолетней тоски.

      Еще прежде, чем Юу успел даже сморгнуть, когтистая рука, очумев, легла на кресло следующее, закончив с тем в два раза быстрее, затем – взялась за третье...

      Когда до прошитого мальчишки дошло, что его вот-вот схватят и пора немедленно делать ноги, когда вместе с тем сил на сопротивление не осталось от слова совсем, а сердце истерзанно забухало во рту, чертово когтистое чудище выдрало последнюю кочку на пути к своему лягушачьему принцу, оскалилось обнажившимися зубами, и Юу, успевший сделать ровно одно безнадежное движение, тут же оказался перехвачен длинными стальными стержнями за тощее горло. В следующее же мгновение его с грубостью перевернули, швырнули, вдавили в спинку кресла костлявой спиной и, что самое страшное, отодрали вместе с тем от пола, чтобы проклятый психопат, удерживая свою добычу на обескураживающем весу, будто та была пушинкой мотылькового брюшка, спокойным, неторопливым, размеренным шагом спустился вниз, установил поблизости от затушенного кострища кресло, вжал то задней ненадежной деталью в изгиб содрогнувшейся стены.

      Творил он нечто со всех сторон ненормальное: удерживал, легонько надрезал когтями ноющую шипением кожу, придвигался следом сам, нависая так низко и так безумствующе близко, что у Юу не хватало воли духа толком забиться, попытаться сделать хоть что-нибудь, кроме как хвататься пальцами за мучающие его когти, таращить глаза и почти не дышать, надеясь раствориться глупым бесполезным телом в трухлявой растерзанной обивке неудавшихся прошлых времен.

      Даже раскрыть рта и пролаять заслуженного седым проклятья - и того не получалось, потому что драка - дракой, в драке Второй мог при некоторых обстоятельствах побыть хорош, в драке имел достаточно неплохие шансы, в драке и для драки был изначально создан, как бы белохалатные идиоты ни пытались это перефразировать под второсортную мораль о спасении сокрушающегося мира, а вот с убивающими его незнакомыми чувствами справляться совершенно не умел. Наверное, он даже изначально не должен был их испытывать. Наверное, в заложенной в шкуру программе случился непредвиденный сбой, делающий его жалким и бессильным перед пожирающими вербными глазами, но тело, наплевав на догадки, страхи и доводы, немело, губы немели тоже, надутые шары легких прокалывались под внутренними иголочками, и этот вот Аллен Уолкер, неотрывно заглядывающий бескрылому в зрачки, зачем-то все наклонялся, все приближался, все втекал в запретное для соприкосновений нутро, раздвигая проникающими дальше допустимого пальцами трескающуюся болящую радужку...